нет у меня. Сосуды и одежды служебные в церкви хранятся, там замок есть.
– Но ведь Псалтирь – это сокровище!
– Твои люди, кириа, не знают о ее ценности. Кому ее здесь продашь? Станимир и сродники его не купят то, что у меня украдено, она им знакома. А прочим иеро библио [80] без надобности…
Во многом отец Ставракий был прав – за те два года, что он прожил в Киеве, ни его плошки и миски, ни камизы и мантионы из простого льна и шерсти никому не понадобились. Но перед хитрым злым умыслом он оказался беззащитен.
На другой вопрос отец Ставракий ответил точно: между приездом немцев и появлением жаб прошло два воскресенья. В первое был день святых Григория и Анастасия, патриархов Антиохийский, во второе – апостола Марка. После первого он сводил немцев к себе в дом, а после второго Псалтирь уже могла быть обрезана. Во второй раз на службе не видели отца Гримальда, но его вообразить лезущим через тын тоже было затруднительно: слабый здоровьем грузный мужчина пятидесяти лет в долгополой одежде – не то, что крепкий и ловкий двадцатилетний парень.
– Хочешь, скажу Прияне, она погадает? – предложил Святослав, назавтра приехав к матери.
По воскресеньям он ее не посещал: в этот день у княгини на дворе кормили бедняков, и Святослав не жаждал пробираться через «вшивую рать», что хлебала щи, рассевшись на земле.
– У Прияны есть молот Тора, ее бабки-колдуньи наследство. Из бронзы литой молот, по виду старый очень, и в нем ручка вставлена деревянная, короткая. Нужно особым шипом, тоже бронзовым, тыкать в голову молота и говорить: «Втыкаю в глаз Вигфёдра, втыкаю в глаз Вальфёдра, втыкаю в глаз Асатора!» Тогда у татя глаз заболит, а если сделать так трижды, то может и вовсе окриветь. Прияна говорит, Рагнора немало татей так сыскала.
– На жабью бабку у нас найдется своя бабка, той бабки побабистее! – шепнул Торлейв Бране, и та опять фыркнула от смеха, зажимая себе рот:
– Пожабистее!
– Феотоке Парфене! – Эльга покачала головой. – Искать вора, укравшего кусок Давидова псалма, при помощи Тора!
– Если воры те, на кого мы думаем, на них молот может не подействовать, – заметил Мистина. – Они же христиане…
– На кого думаешь-то? – Святослав подался к нему. – Не на Жельку же, дуру старую! Предславова чадь?
– Мы думаем на немцев, – прямо ответил Мистина. – И тебе уже пора об этом узнать. Статочно, не добрые у нас гости.
– На немцев? – изумился Святослав. – Добро б на жидинов, это я поверил бы. Этим-то что в вашей Салотири надобно?
– Пока не знаю. Хочу разобраться, чего Оттону понадобилось у нас, потому и даю им еще порезвиться.
Святослав немного подумал, потом покачал головой:
– Да нет, не может того быть! Они на лов со мной ездили. Такое любопытное рассказали: у Оттона есть Копье Судьбы, его боги послали в незапамятные времена! Железный камень с неба упал, из него древние цари копье сковали, и у кого оно, у того победа! Как вот, знаешь, у Олега Вещего был меч, Друг Воронов, вот точно так же. Рассказывали про сотника Лонгина, он тем копьем Христу под ребра сунул, и оно от Христовой крови еще больше силы взяло. А владеет им теперь Оттон, потому ему и венды покорились все, и угры даже. С цесарем бодался и перебодал – сам ныне цесарь, не хуже твоего Романа! Вот он чем орудует – а тут какие-то дохлые жабы с щепкой! Не к лицу Оттону такое. Немцы вчера ко мне приходили, еще рассказали всякого…
После того лова Святослав стал дружелюбнее к Оттоновым послам и назавтра опять пригласил к ужину, желая послушать еще что-нибудь. На вопрос, что дальше стало с сотником Лонгином, взялся отвечать отец Гримальд, но, хотя в тот вечер аббат был бодр и рассказывал хорошо, повествование гридям не понравилось. Они-то ждали, что Лонгин своим Копьем Судьбы будет одолевать чудовищ и полчища разных врагов, завоюет себе владения и женится на княжеской дочери, а он что? Сидел на какой-то горе, учил вере, а когда его пришли убивать, обрадовался, раззява, оделся в смертную сряду и сам шею подставил! Потом голова его десять лет в мусорной куче валялась, пока ее не нашла какая-то вдова слепая. Куда после смерти Лонгина делось Копье Судьбы, немцы не знали. Зато само копье они видели и могли описать. Даже нарисовали на восковых дощечках – совсем не такое, как привычно русам. Да, государь Оттон берет его с собой на войну. Нет, не мечет во вражеский строй, посвящая Оди… то есть Христу, но в ночь перед сражением копье кладут на алтарь и служат мессу о даровании победы. Вот это было гридям понятно: имей Святослав такое копье, тоже так делал бы.
Разговор перешел на победы Оттона и не прекращался до самой ночи. Святослав видел между ним и собой немало общего: власть Оттон получил в более старшем возрасте – в двадцать четыре года, но тоже боролся с влиянием властной матери, неуклонно расширял свои владения и славился победоносной ратной доблестью. Он был человек знатный, отважный и удачливый; Святославу было с ним нечего делить, и оттого образ государя восточных франков, ставшего императором, казался очень привлекательным. Мелькнула даже соблазнительная мысль: если бы встретиться с ним, дал бы поглядеть то копье? А подержать? Если Оттон теперь цесарь, то поехать к нему другому князю не зазорно…
– Святое копье у них, как же! – вздохнул отец Ставракий, услышав об этих разговорах. – Настоящее Святое копье у армян, в монастыре одном хранится. А то – подделка.
– Рассказывай! – Святослав и не подумал ему поверить. – Если настоящее у армян, что же не слышно, чтобы их цари врагов одолевали? Кто у них Оттону равен?
– Но копье святого Лонгина – сокровище духовное, оно не для убийства предназначено…
– Какой толк от сокровища, если его в монастыре запереть? Когда в чем удача заключена – она сказывается. А если так лежит – значит, выдохлась давно. У Оттона – настоящее, по делам его видно! Одних только угров одолеть – это надо такую удачу иметь… как будто само Одиново копье с тобой!
– Уж не жалеешь ли ты, что епископа Оттонова так неласково встретил? – не без язвительности ответила сыну Эльга, напоминая о злополучном Адальберте.
– Да он сам виноват! Помню, какой-то вздор тут нес – кто «от отца», кто «от сына»… Сразу бы рассказал что толковое – был бы разговор толковый! А вот помнишь, – обратился к матери Святослав, – когда мы с тобой, сразу после
