Но ведь это лишь кусок бумаги, загадка для ума.
А вот Оливия — то, как она смотрит, как пахнет, цвет её глаз и то, как она заливается румянцем, тонкие волоски, которые кажутся золотой пыльцой на коже… Будь она древней египтянкой, он изобразил бы её на стенах своей гробницы, чтобы любоваться ею целую вечность.
Она вставила скарабея в кольцо и всегда носит его на себе.
Он поднял её со стола и помог надеть панталоны. Он затянул завязки. Надел на неё сорочку и платье, завязал и застегнул на пуговицы и крючки всё то, что расстёгивал и развязывал.
— Вот так, — произнёс Лайл.
Всё в порядке, как следовало быть, за исключением её волос, которые распустились и зацепились за серьгу, свободно спускаясь по шее.
Оливия подошла ближе и положила руку ему на грудь. Затем она провела ею ниже, и ещё ниже.
— Лайл, — проговорила она. — Это было невыносимо возбуждающе.
— Думаю, — начал он, но думать уже не мог.
Её ладонь обхватила его член, который стал подниматься и с надеждой набухать. Её взгляд, запах, звук голоса, её смех.
Лайл не желал слышать голоса своей совести. Он прижал Оливию к стене, завернул юбки и нашёл отверстие в её панталонах. На сей раз он ничего не расстёгивал.
ПозжеОливия подтянула чулок, сползший во время их бешеных занятий любовью, и снова завязала подвязку. Краем глаза она наблюдала, как Лайл застёгивает брюки.
— Нам нужно выбираться отсюда, — сказал он.
— Я согласна, — ответила она. — Это выходит из-под контроля.
Ей, возможно, не хватает опыта в Делах Страсти, но даже она могла оценить риски. Чем чаще они этим занимаются, тем выше вероятность, что она может зачать. Однако риск есть всегда, если задуматься. И если он наградит её ребёнком…
Девушка посмотрела на него, высокого, сильного, золотоволосого и не совсем цивилизованного. Если она забеременеет, то сожалеть не станет. Она найдёт способ справиться с этим. Она умеет находить способы.
Перегрин вытащил стул из-под дверной ручки.
Оливия выглянула из окна.
— У нас остаётся мало времени на осмотр антресолей. Солнце садится.
Он остановился, открывая дверь южной башни, и проследил за её взглядом:
— Как долго мы были здесь?
— Довольно долго. Сначала всё это развязывание и расстёгивание крючков и пуговиц, а потом завязывание и застёгивание крючков и пуговиц. А потом был второй раз. Более откровенный, но, думаю, мы занимались этим дольше…
— Да. — Лайл отворил дверь. — Время идти.
Он сделала приглашающий жест.
Да, настало время уходить отсюда. Оливия начала задаваться вопросами. Болезненными вопросами: что я стану делать, когда он снова уедет?
Так ли уж плохо находиться на втором месте, или на третьем, или на четвертом?
Хуже ли эта участь, чем вообще быть никем, жить на разных континентах, в ожидании письма, которое расскажет, что он там встретил кого-то, женился на ней и больше не вернётся?
Так ли ужасно будет — станет ли концом света, если она согласится сделать то, что весь остальной мир полагает Правильным Выбором?
Это будет ужасным для Лайла, напомнила себе девушка.
Оливия поспешила к двери и начала спускаться по лестнице. Через мгновение она услышала позади себя шаги.
— Интересно, готов ли чай, — проговорил Перегрин. — Я умираю с голоду.
Оливия поняла, что тоже проголодалась. Она ничего не ела со времени своего позднего завтрака.
— Мы можем выпить чаю на антресолях, — предложила она. — Было бы обидно потерять остатки дневного света.
— Мы не можем осматривать комнату сейчас, пока рабочие здесь, — ответил Лайл. — Если они увидят, как мы рассматриваем камни и размахиваем старинным клочком бумаги, то начнут задумываться, что мы ищем, а вскоре смогут сложить два и два вместе. Тогда олухов, ищущих клад, станет гораздо больше.
Она об этом не подумала. Как ей в голову не пришло?
— Вся деревня узнает, а за ней и другая, и третья.
— А вскоре и весь Эдинбург, — добавил Перегрин. — Я бы не хотел усложнять наши дела.
— Нам придётся выждать и сделать это в глухую полночь.
— Силы небесные, что у тебя на уме?
Оливия повернулась и взглянула на него.
— В глухую полночь? — переспросил он.
— Когда все спят, — пояснила она. — Чтобы не Вызывать Подозрений.
— Хорошо, — сказал он. — Вот как мы поступим, склонная к драме глупышка. Мы подождём и выпьем чаю. К тому времени, как мы закончим, рабочие уйдут, и мы сможем пойти вниз и посмотреть, каких успехов они сумели добиться. Мы, вероятно, станем спорить на этот счёт. Так мы проведём несколько часов. Ты поняла?
Она отвернулась и продолжила спуск по лестнице:
— Разумеется, поняла. И я не склонная к драме глупышка.
Два часа спустя, после того, как рабочие ушли, Оливия стояла и разглядывала стены подвальных антресолей.
— Либо нам придётся поработать здесь кирками, либо это следует делать при дневном освещении, — сказала она. — Обе стены в длину насчитывают двенадцать футов. Обе представляют собою простые белые стены. Не представляю, как ты работаешь в могильниках без окон. Я не могу догадаться, являются ли надписи на камнях символами, или это просто случайные царапины.
— Стены гробниц обычно тщательно отделаны долотом и выкрашены, — ответил ей Лайл. — С помощью факела или свечей там можно видеть довольно хорошо.
— Похоже, что здесь кто-то пользовался киркой, и штукатурка была положена позднее. Но это могут быть следы ремонта.
Оливия видела, о чём он говорит, хотя в виде штукатурки были лишь очень малозаметные отличия.
— Если кто-то искал здесь, значит, им известно не больше, чем нам.
— Я не предлагаю начинать разламывать стены наобум, — проговорил Перегрин. — Комната находится в относительно приличном состоянии.
Он поглядел на девушку:
— Тебе придётся справиться со своим нетерпением. Нам нужно всё обдумать и разработать план.
Оливия осмотрелась. Согласно предположению Лайла, помещение когда-то давно служило комнатой стражников. В ней располагались камин, буфет и уборная, уместившаяся в углу ниши стены, обращённой к югу. Сейчас в комнате было пусто, но совсем недавно тут убрали и произвели ремонт. При всём своём разочаровании и нетерпении Оливия не стремилась перечеркнуть весь труд, проделанный рабочими.
— В воскресенье, — сказал Лайл. — Рабочих не будет, и большинство слуг берут свой выходной. Мы сможем осмотреть это место дюйм за дюймом, не боясь распространения слухов или неожиданного вторжения. И у нас будет дневной свет. Или что-то вроде того. Возможно.
