— Мне страшно приятно узнать, что мои прикосновения лишают тебя рассудка, — нежно сказал Эйрик, и тут он не смеялся над ней. — А я-то думал, что ты сумеешь остаться такой же железной, как всегда.
Он потащил ее на плоскую, заросшую травой полянку в стороне от ручья и бросил на землю широкий плащ. Затем снял серебряный пояс и сел, стаскивая с себя короткие кожаные башмаки.
— Что ты делаешь? — спросила она, вытирая последние слезы рукавом платья.
Он снял через голову рубаху и встал перед ней, босой и с голой грудью.
— Раздеваюсь.
Он развязал веревки на штанах и уже начал их стягивать с себя, когда она в тревоге воскликнула:
— Зачем?
— Чтобы я мог заниматься любовью со своей женой, причем как следует и надлежащим образом, — будничным тоном сказал он и бросил свои штаны на землю.
— Здесь? — пропищала она. — Не в спальне? При свете дня?
Он только усмехнулся и кивнул, стоя перед ней в головокружительной своей наготе. Она увидела столько обнаженной кожи, сколько ей за всю жизнь не приходилось видеть на мужчинах — от широких плеч до узкой талии и стройных бедер, до длинных мускулистых ног и узких ступней, а жезл его был до того напряжен, что она испугалась, как бы он не лопнул. Он призывно протянул к ней руки, и Идит подумала, что сейчас умрет.
Он был невероятно красив. И был ее мужем. И ее тело запульсировало жарким огнем, который он зажег своими прикосновениями. И она хотела его. И она не хотела его. И, о Боже…
Он обольстительно улыбнулся и согнул палец, подзывая ее поближе.
Нестерпимое притяжение, возникшее между ними, казалось, гулом отдалось в тиши молчаливой лужайки.
Как могла она сдаться?
Как могла она не сдаться?
Идит сделала нерешительный шаг к нему.
— Ты околдовал меня, — прошептала она.
— Да, но это сладкое колдовство. — Он одарил ее нежной улыбкой, от которой у нее замерло сердце, и она шагнула еще ближе.
Ей понравилось, что он не принуждал ее силой, что давал ей выбор. Правда, на самом деле выбора у нее не было. Новая волна возбуждения наполнила ее всю.
— Ты заставил меня… позабыть все запреты, потерять власть над собой.
Губы Эйрика дернулись в улыбке.
— Ах, Идит, не сваливай этот грех на мои плечи. Еще задолго до того, как мы встретились, ты сняла с себя запреты. Только направляла свою страсть по другим каналам.
— О!
— И тут нечего стыдиться, миледи. Отсутствие у женщин запретов всегда доставляет мужчине удовольствие.
— Правда?
— Правда.
Эйрик посмотрел на жену и понял, что время разговоров осталось позади. Его терпение и самообладание иссякли.
— Иди сюда, Идит, пора. — Он протянул руку, чтобы помочь сделать ей последний шаг через разделявшую их хоть и узкую, но все же пропасть, и она позволила ему наконец-то привлечь ее в свои объятия. Он глубоко и удовлетворенно вздохнул.
— У меня такое чувство, будто мириады бабочек ожили в моем животе и грозятся прорвать кожу, — с дрожью в голосе призналась она, и ее теплое дыхание ласкало ему кожу.
Эйрик засмеялся ей в волосы, в дикую гриву серебристых волос, и удивился, как мог быть таким слепцом, чтобы не увидеть ее красоты.
— Бабочки — это хорошо, — заявил он, переводя взгляд на ее лицо. — Давай посмотрим, что можно сделать, чтобы их освободить.
Он медленно снял с нее платье и, велев стоять тихо, какое-то время любовался ею. Ее волосы небрежно вились по плечам и вниз, по гладкой коже прямой спины, соперничая с тугими завитками внизу живота. Идит была высокой и длинноногой, с узкой талией и достаточно большой грудью, чтобы наполнить мужскую ладонь. Она нервно сжала тонко очерченные губы, привлекая внимание к восхитительной родинке.
— Ты такая красивая, — удивленно сказал Эйрик, — и моя.
— У меня остались полосы на животе после родов, — робко сказала Идит, стараясь честно рассказать ему про свои недостатки под его пристальным взглядом.
— Да, но твои груди просто великолепны.
— Соски слишком широкие.
Эйрик едва не прищелкнул языком.
— Нет, я не думаю, что слишком широкие, — сказал он ей после короткого молчания, успокоив свои чувства до такой степени, что миновала опасность пролить семя на землю.
— Правда?
— Правда. Они в самый раз, чтобы наполнить рот младенца. Или мужчины.
При этих словах глаза ее обрадованно вспыхнули, но она тут же прикусила нижнюю губу, не решаясь сообщить еще про один свой недостаток.
— Но мои груди не трясутся.
— Не трясутся? — Он разразился смехом. — Что ты хочешь этим сказать?
— Берта говорит, что мужчины любят женщин, у которых трясутся груди.
— И ты ей поверила? Ах, Идит, мне кажется, что я никогда с тобой не соскучусь.
— Может, и я не буду жалеть, что у меня такой супруг, как ты, — добавила она с внезапным ехидством.
Он протянул руку и дотронулся до восхитительной мушки над полными губами, затем обвел ее рот подушечкой большого пальца. Шутки закончились, когда он приблизил к ней свои губы.
Сначала поцелуй был нежным, осторожным, но когда она ответила ему с открытым и жадным любопытством, его губы стали жесткими и требовательными. Идит отвечала на его поцелуи с беззаботным отчаянием, даже когда он погрузил язык в ее влажные глубины. Наслаждение, чистое и бурное, разлилось по его телу, и Эйрик упал на расстеленный плащ, подминая под себя Идит.
Она лежала на спине, выжидающе глядя на него, и Эйрик почувствовал, как затрепетала давно омертвевшая часть его сердца.
— Ох, Идит, ты можешь себе представить, как сильно я тебя хочу?
Ее рот изогнулся в бессознательной улыбке вечной женственности.
— Тебе ведь нравится держать меня под своим каблуком? — нахмурясь, поинтересовался он, проводя по гладкой коже ее живота ладонью. Затем рука двинулась ниже, к спрятанным глубинам.
Она ахнула.
— Похоже на то, что у тебя каблук более тяжелый.
Он улыбнулся:
— Раздвинь для меня свои ноги, моя сладкая.
Когда он опустился на колени между ее ног, глядя на медовые складки ее женского лона, Идит вспыхнула и отвернула лицо в сторону:
— Ты делаешь мне больно.
— Я?
Она кивнула, затем резко всхлипнула, когда его пальцы нашли набухшую почку в ее сердцевине.
— А боль эта сильная?
Молча кивнув, она попыталась сдвинуть ноги.
— Хватит, это уже слишком! — воскликнула она, когда он отказался убрать свои трепещущие пальцы с ее расцветающего бугорка.
— Нет, этого еще недостаточно, — отрывисто сказал он, не уверенный, сколько еще «боли» он сможет выдержать сам. — Господи, ты как теплый мед стекаешь с моих пальцев.
Он вставил длинный палец в узкое отверстие ее лона и почувствовал дрожь ее нараставшего возбуждения. Желание загудело в его ушах, когда ее бедра поднялись кверху, в поисках завершения, к которому она стремилась, сама не понимая этого.
