Дженис заметила похотливый блеск в его глазах, и ей едва не сделалось дурно, но, сумев справиться с эмоциями, она спокойно ответила:
— Я уверена, мама с радостью прислушается к вашему мнению. А теперь, если не возражаете, я хотела бы подняться к себе и немного отдохнуть.
— Разумеется. Но у меня для вас записка. — Он вытащил из кармана сюртука сложенный квадратом листок бумаги. — Один из младших конюхов принес ее прошлым вечером кухарке, а та должна была передать вашей служанке, но мне удалось перехватить.
Его слова привели Дженис в замешательство, и еле слышно она переспросила:
— Записка?
Он вроде бы собрался передать листок ей — она уже подалась вперед, намереваясь его схватить, — но вдруг отдернул руку и рассмеялся, как шкодливый школьник.
Дженис постаралась не показать, как разочарована. Она не станет участвовать в его играх. Жизнь ее научила, что безразличие — лучший выход в подобных ситуациях.
— Я только пошутил, миледи. — Он смилостивился и передал ей сложенный клочок бумаги. — Вы должны это знать.
Ее сердце бешено забилось, когда она увидела свое имя, написанное знакомым почерком. Записка была от Люка, и она немедленно вернула ее герцогу:
— Я не намерена это читать!
Дженис обошла его, намереваясь уйти, но Холси язвительно спросил:
— Вы уверены?
Ее лицо вспыхнуло, но все же через плечо она крикнула:
— Да, совершенно уверена!
Она слышала, как он засмеялся и захлопнул за собой дверь библиотеки.
Что было в той записке? Ей до смерти хотелось это знать. И читал ли ее Холси? Несомненно. Вероятно, к тому же злорадствовал.
Дженис была так расстроена, что не заметила дворецкого, открывавшего парадную дверь.
В дверях стоял Люк с Эсмеральдой на руках.
«Силы небесные!» От его близости Дженис застыла как изваяние, так что Изобел даже налетела на нее сзади.
— Что вы себе позволяете? С каких это пор слуги пользуются парадным входом? — проворчал дворецкий.
«Люк».
Сердце Дженис едва не разорвалось от тоски по нему.
— Спросите собаку, — усмехнулся грум, но смотрел на Дженис. — Она скреблась в эту дверь, вот я и постучал. Было бы глупо хватать ее в охапку и обходить весь дом кругом.
— Ну, тогда ладно, — кивнул дворецкий. — Только поскорее убирайся отсюда.
Люк осторожно опустил Эсмеральду на пол, она резво перескочила порог и стремглав бросилась было прямо к Дженис, но Изобел успела ее подхватить на руки.
— Пойду отнесу ее к щенкам.
«Слава богу!» Дженис страшно не хотелось покидать черную мраморную плитку, на которой она стояла в данный момент, и Изобел, без сомнения, это знала.
Люк оперся рукой о дверной косяк и повернулся к дворецкому:
— Я ухожу, но, может, вы объясните, почему дверь в погреб с восточной стороны дома никогда не заперта? С чего бы это?
— А какое вам до этого дело? И что вы там делали? — надменно поинтересовался тот. — В любом случае там нет ничего ценного. Мы пользуемся другим погребом, с южной стороны, и всегда его запираем.
«О господи! Как бы Холси не вышел из библиотеки! А может, и дворецкий один из его шпионов?» Дженис не могла просто стоять здесь и пялиться на грума, поэтому подошла к лестнице и начала медленно подниматься.
— Я там не был, — невозмутимо продолжил Люк. — Младший конюх сказал, что видел, как охотничьи псы его светлости тыкались мордой в дверь этого погреба. Двум из них удалось приподнять одну из створок примерно на дюйм, но она снова захлопнулась, не позволив им проникнуть внутрь. Его светлости вряд ли понравится, если какой‑то из его охотничьих псов покалечится.
— Хм‑м, а ведь вы дело говорите, — согласился дворецкий. — Завтра же пошлю кого‑нибудь запереть его.
Дворецкий начал было закрывать дверь, и Дженис захлестнула волна мучительного отчаяния, но снова раздался голос Люка:
— Одну минуту!
Сердце Дженис радостно встрепенулось, а дворецкий тяжело вздохнул:
— Что еще?
— Хочу вас также пригласить поиграть в карты к нам в конюшню сегодня ночью. Начинаем в полночь, а закончим часа в три. Нет желания к нам присоединиться?
— Конечно же, нет, — презрительно фыркнул дворецкий. — Ни один уважающий себя человек не согласится не спать до трех утра. Да и вам лучше бы поостеречься — герцог вряд ли это одобрит.
Дженис сочла необычайно странным, что Люк пригласил дворецкого играть в карты.
— Вам, как и большинству, кажется, что три утра — ужасно поздно? — усмехнулся Люк. — Вы знаете бытующее на этот счет поверье?
— Не знаю и знать не желаю.
Раздраженный тон дворецкого при других, менее драматических обстоятельствах заставил бы Дженис рассмеяться.
— О, но это так занимательно, — тем не менее продолжал Люк. — Человек глубокой ночью не может лгать. Задайте кому‑нибудь вопрос в три утра, и вам вынуждены будут дать честный ответ. Конечно, если еще будут бодрствовать.
— Или скорее какую‑нибудь глупость, — проворчал дворецкий.
Люк рассмеялся:
— Внимательнее следите за тем, что говорите. Я слышал, герцог частенько не спит в три утра.
— Последнее время этого не случается. Его друзья разъехались, так что у него нет причин не ложиться.
Дженис поспешно преодолела последние ступени, стараясь ступать бесшумно, и остановилась в тени.
— Верно, — бодро сказал Люк. — Так не забудьте насчет этого погреба.
Дворецкий огрызнулся и резко захлопнул дверь.
Дженис устремилась к себе в комнату по коридору, мысли бешено метались у нее в голове. Что удерживало ее здесь так долго? Разумеется, Люка ничуть не интересовала игра в карты ни с дворецким, ни с кем бы то ни было другим. И он был заранее уверен, что его приглашение будет отклонено. Все им сказанное предназначалось ей: погреб, в три часа утра.
Это был неимоверно трудный способ связаться, но он сумел, а она поняла.
И каким бы рискованным ни оказалось это предприятие: Холси мог все узнать, не говоря уже о том, что погреб не лучшее место для прогулок, — она непременно будет там.
Поняла ли его Дженис? Придет ли встретиться с ним?
Люк плотнее обернул плечи одеялом. Он пришел на целых полчаса раньше, чтобы подготовить не вполне подходящее для встречи место — принес тускло горящий фонарь и еще одно одеяло для нее.
Тот бред, с которым он привязался к дворецкому…
Люк ничего не планировал заранее, но, увидев широко открывшиеся от потрясения глаза Дженис, понял, что должен с ней поговорить во что бы то ни стало. И в голове мгновенно созрел этот безумный план. Он пытался не реагировать, когда она проигнорировала его записку, но ему это плохо удавалось. Напротив, его это очень сильно беспокоило. Настолько, что каждый шаг, каждое слово, обращенное к другим работникам конюшни, даже повседневные обязанности стали для него мукой.
