– Пиппа! – Она вновь накрыла ее ладонь своей. – Грегори обожает сестер и меня, но он терпеть не может путешествовать с нами, если только мужчины в нашей компании числом не превосходят женщин. После окончания Оксфорда он отвергал любую возможность куда-то поехать с нами, заявляя, что женщины берут с собой слишком много сундуков и вообще столько болтают и суетятся, что у него от всего этого раскалывается голова. И он в этом отношении совершенно непреклонен. То, что он сказал, что возьмет тебя в Париж вместе со мной и девочками… – Она снова засмеялась. – Не могу дождаться, когда расскажу об этом Марсии, Дженис и Синтии.
– Да? – Пиппа не удержалась и тоже тихонько хихикнула.
– Этого доказательства для меня более чем достаточно, – отсмеявшись, сказала леди Брейди. – Держу пари на свое лучшее платье – то, что я надевала на представление Дженис ко двору, – что Грегори влюблен. Мать в таких делах не обманешь, знаешь ли.
– Это очень мило с вашей стороны – спорить на свое лучшее платье. – Пиппе хотелось то смеяться, то плакать от переживаний… и эйфории, потому что она влюблена, но не знает, что с этим делать. – Но думаю, что хотела бы услышать эти слова от самого Грегори.
– Разумеется. Спроси его, почему он хочет, чтобы ты поехала в Лондон. Решишься? – Маркиза широко улыбнулась.
– Решусь, – ответила Пиппа и тоже улыбнулась.
Было три часа, когда Грегори завидел вдалеке серую карету, быстро движущуюся ему навстречу, а следом за ней ехала еще одна. Облегчение его было настолько сильным, что он даже не подумал, что может означать присутствие второй кареты. Он натянул поводья Принца, чтобы немного перевести дух. Жеребец недовольно заржал, но Грегори успокоил его утешающими словами:
– Она вернулась. У нас еще один шанс завоевать ее.
Во всяком случае, он надеялся на это. За последние несколько часов он проскакал не по одной неверной дороге, ища не в том направлении. А вдруг карета пуста или в ней только мистер Доусон?
Должно быть, его беспокойство передалось лошади, потому что Принц стоял, насторожившись: навострил уши, вытянул свою длинную шею и тоже ждал. Когда две кареты приблизились, Грегори заблаговременно вскинул руку, предупреждая первую из них – ту, в которой, он надеялся, ехала Пиппа, – о своем присутствии. Возница сразу же натянул вожжи, и секунд через двадцать упряжка остановилась перед Грегори. Следующая сделала то же самое.
И сердце Грегори едва не остановилось. На кучере черной кареты была куртка с большими золотыми пуговицами – отличительный знак дома Брейди.
Что за черт?
– Гораций, это ты? – прокричал во все горло Грегори.
– Да, мастер Грегори! – отозвался с козел кучер черной кареты. – То есть лорд Уэстдейл!
Грегори услышал, как распахнулась дверца второй кареты. Через секунду на дорогу выпрыгнул хорошо одетый джентльмен.
– Грегори? – Это был отец. – Мы с твоей матерью здесь с визитом.
Боже милостивый. Отец зашагал по дороге, остановился рядом с дверцей серой кареты и скрестил руки. И выглядел он не слишком радостным. Что ему известно?
И что, черт возьми, происходит?
Но Грегори не мог тратить время на догадки. Сейчас для него главное – увидеть Пиппу.
– Здравствуй, отец, – угрюмо поздоровался он, потом посмотрел на возницу серой кареты. – Где она? – прокричал он со спины Принца, и ему было наплевать, кто услышит муку и отчаяние в его голосе.
– Это была ошибка, – испуганно забормотал возница. – Это старый джентльмен заставил меня. Я просто хочу поскорее домой. Леди Пиппа в карете, и она пообещала, что если я буду хорошо себя вести…
– Она в карете? – Грегори затаил дыхание. Возница кивнул, и Грегори тихо выдохнул.
Пиппа вернулась. Слава Богу.
– Вот он, наш шанс, – тихо сказал он Принцу и спрыгнул на землю. Ноги болели от долгой быстрой скачки, но Грегори подошел к отцу с прямой спиной.
– Нам надо поговорить. По возвращении в Тарстон-Мэнор. – И не только о Пиппе.
Но не сейчас. Сейчас не время.
– Ты прав, – с сильным ирландским акцентом отозвался отец.
А это значит, что он ужасно сердит. Но в эту минуту Грегори было все равно.
Его руки сжались в кулаки. Он хочет поскорее увидеть свою Пиппу!
– Позволь мне. – Отец открыл дверцу кареты, и появилось прелестное матушкино лицо с мягкой улыбкой на губах.
Сердце Грегори стало биться чуть менее сбивчиво. Матушка всегда умеет разрядить обстановку.
– Как я рада видеть тебя, сынок, – сказала она и позволила отцу обхватить ее за талию и спустить вниз.
Они вместе прошли мимо Грегори к Принцу. Через минуту Грегори услышал, как отец, заядлый лошадник, тихо с восхищением в голосе заговорил с Принцем. Отец, без сомнения, подержит за Грегори поводья призового жеребца.
Но Грегори не стал оглядываться. Глаза его были прикованы к Пиппе, которая стояла в проеме дверцы экипажа и смотрела на него. Волосы каскадом растекались по плечам, полы широченной рубашки вылезли из бриджей.
Всего лишь два ярда – и целый мир боли – разделяли их.
– Лорд Уэстдейл, – проговорила Пиппа со своего возвышения, – пожалуйста, скажите мне кое-что.
– Все, что хочешь, – ответил он.
Она спрыгнула на землю.
– Почему ты хочешь, чтобы я поехала в Лондон?
Его ответ вышел так же естественно, как дыхание.
– Потому что я не могу жить без тебя. Потому что я люблю тебя, Пиппа. Моя дорогая, если бы ты знала, как…
Но, не дав Грегори договорить, она прыгнула ему в объятия.
– Грегори. – Она обвила его ногами за пояс, руками – за шею и крепко-крепко поцеловала в губы. А потом спрятала лицо у него на шее и прижалась всем телом. – Не отпускай меня, – прошептала она.
– Не отпущу, – тоже шепотом отозвался он и чмокнул ее в макушку. Подняв глаза, он увидел родителей рядом с Принцем. А вдалеке показались несколько всадников, включая женщину в седле. – Больше никогда не отпущу.
Пиппа чуть ослабила объятия и немножко отстранилась.
– Мистер Доусон спит, но он болен. Ему нужна помощь. Только не позволяй никому обидеть его, пожалуйста. Он горюет по своей жене… и сожалеет об упущенных в жизни возможностях. Рассудок его помутился, но, думаю, при должном лечении и уходе он поправится.
– Я никому не дам его в обиду, – поклялся Грегори.
Она соскользнула вниз по его телу, и он неохотно отпустил ее.
– Я пока побуду с ним, – сказала она. – Поеду вместе с ним в карете. Если ты не против того, чтобы объяснить всем насчет Харроу… всем, кроме твоей матери, которая уже все знает…
– Все?
Ее щеки заалели, как маков цвет.
– Почти все, – хихикнула она, потом ее глаза округлились. – О Бог ты мой, да мы уже не одни.
