Леди Стейн приободрилась.
— A-а, вот чем вызван ваш визит? Что за пустяки, стоило из-за этого так волноваться? Моя дочь слишком впечатлительна. Тут не было ничего оскорбительного. Если бы я знала, что это вызовет у нее неодобрение...
Усмехнувшись, леди Стейн опустила глаза.
— Вот уж не думала, что Розамунда расскажет обо всем тебе, а также своему мужу. Не пойму, из-за чего весь шум.
— Не надо нам морочить голову, мадам. Не тратьте попусту слова, — сказал Гриффин.
Как это ни странно, он больше не ревновал Розамунду к Лодердейлу. Как было разумно с ее стороны не обращать внимания на его слабость. Но если бы подобное случилось несколько недель назад, — тут Гриффин покачал головой, — не стоило даже думать об этом.
Холодным тоном Ксавье произнес:
— Ваше коварство не знает пределов, тем не менее не стоит намекать, что моя сестра по своей воле приняла участие в вашей затее.
Леди Стейн открыла было рот, чтобы возразить, но Ксавье прервал ее, не позволив произнести ни слова.
— Если вы в самом деле вынашиваете подобный план, тогда мне следует подумать о более суровом наказании дополнительно к тому, что я уже придумал для вас. Вы сейчас немедленно покидаете этот дом, а также я урезаю ваше содержание, которое так щедро выплачивал до сих пор.
Глаза леди Стейн округлились от ужаса, когда чудовищность услышанного дошла до ее сознания.
— Что? — жалобно воскликнула она. — Ты неблагодарный. Эгоистичный негодяй! Мне следовало сделать аборт, чтобы ты не появился на свет!
В бешенстве она схватила китайскую вазу и бросила ее, целясь в голову сыну.
Но Ксавье на лету играючи поймал вазу и, повернувшись, как ни в чем не бывало поставил ее на каминную полку.
Презрительно хмыкнув, он произнес:
— Приберегите вашу злость и негодование для других, матушка. Мне уже надоели ваши фокусы. Хватит.
Ксавье открыл дверь, ведущую на улицу, и крикнул стоявшему там лакею:
— Вещи ее светлости упаковали и снесли вниз? Готов ли экипаж?
— Ты не посмеешь, — растерянно залепетала леди Стейн. — Это возмутительно! Это неслыханно! Ксавье, что ты делаешь? Разве можно так поступать с матерью? Что скажут люди?
— О, я уверен, все скажут — поделом ей, — невозмутимо возразил Ксавье. — Но если ты станешь распространять грязные сплетни о Розамунде, винить ее во всем и чернить в глазах света, я уничтожу тебя.
— Я хочу получить то, что принадлежит мне по праву! Я одна воспитывала двух детей, когда отец ушел от нас. Неужели ты не видишь, какая это была жертва с моей стороны?
Ксавье презрительно улыбнулся:
— Нам с сестрой было бы спокойнее жить среди волков, чем вместе с тобой.
После некоторого раздумья Ксавье тряхнул головой:
— Нет, бесценная матушка, вы растратили все свое состояние на драгоценности, туалеты, наряды... Ах да, вы еще безудержно играли и чаще всего проигрывали. Однако вам досталось наследство от отца.
— Жалкие крохи!
— Не говорите так, мадам, — возразил Ксавье. — Вы получили гораздо больше, чем имели на это право.
Леди Стейн облизнула губы и прищурилась.
— Сколько вы заплатите мне за то, чтобы я молчала об этой истории с Розамундой?
Ксавье бросил на мать такой презрительный и жестокий взгляд, что Гриффину стало не по себе.
— Лучше поговорим о том, что я предприму, если вопреки благоразумию вы не будете хранить молчание. — Ксавье шумно вздохнул. — Жизнь в больших городах полна опасностей, разве не так? Несчастный случай с каретой, неожиданная пуля от браконьера в лесу или непомерно большая доза снотворного на ночь...
Ксавье широко развел руки:
— Вот видите, сколько возможностей.
Сломленная, леди Стейн заплакала. Вид у нее сразу стал жалким и беспомощным.
Вышколенный слуга, по всей видимости — из числа прислуги Ксавье, с невозмутимостью, достойной похвалы, взирал на сцену.
Уничтоженная и униженная, маркиза вышла из гостиной.
Ксавье повернулся к Гриффину и ухмыльнулся.
— Вы себе не представляете, какое удовольствие доставляет мне подобное зрелище. Сколько лет я искал предлог, чтобы осуществилось мое тайное желание.
— Мне тоже очень приятно.
Гриффин протянул руку Ксавье, и тот не задумываясь пожал ее.
Несмотря на весь свой сарказм, Ксавье выглядел довольно мрачно: лоб пересекла глубокая морщина, лицо серое, щеки ввалились. Что бы он ни говорил, но расставание с матерью давалось тяжело.
Гриффин посочувствовал ему:
— Если бы я знал, что все так кончится...
Ксавье нахмурился еще сильнее.
— Вы ни в чем не виноваты. Более того, вы даже не представляете себе, на что способна моя мать. Откровенно говоря, даже я не представляю всей меры ее коварства. — Он горько усмехнулся. — Мне не следовало уезжать. Тогда, полагаю, ничего подобного не случилось бы.
— Мы не отвечаем за чужие ошибки.
Ксавье лишь пожал плечами и вдруг совершенно неожиданно для Гриффина произнес:
— По-видимому, мне следует выразить вам мою благодарность.
— Какую благодарность? Зачем?
— Вы любите мою сестру, а она — вас.
Ксавье помолчал.
— Ведь я думал о вас обоих иначе, плохо думал.
Гриффин не знал, что ответить. Его чувства к Розамунде были слишком сокровенными, чтобы говорить о них в открытую. Он не любил откровенничать.
Отвернувшись, он посмотрел в окно.
По двору шла леди Стейн в сопровождении слуги, направляясь к дожидавшемуся ее экипажу. И хотя ее голова была высоко поднята, красные пятна на щеках выдавали боль и волнение.
Гриффин вздохнул: как было бы хорошо, если бы их жизненные пути никогда больше не пересекались.
Письмо было написано тем же самым почерком, что и в предыдущий раз. Но теперь отправитель не поленился и послал письмо не в Пендон-Плейс, а прямо в Лондон.
В раздумье Гриффин смотрел на лист бумаги. Раньше он не знал, какие чувства движут автором письма — то ли злоба, то ли обида. Теперь же не могло быть никаких сомнений — шантаж.
Да-да, шантаж. Отправителю нужны были деньги, и он теперь перешел к угрозам. Однако Гриффин прекрасно понимал: заплати шантажисту один раз — и будешь платить до конца жизни. Но у него не было ни малейшего желания разыгрывать из себя дойную корову.
Ведь должен быть способ обнаружить отправителя писем. Скорее всего злостный распространитель слухов в Пендон-Плейс и писавший письма шантажист — одно и то же лицо. Он образованный человек. Некто прятавший камень за пазухой...
Вдруг Гриффин вспомнил, что однажды видел бумагу, написанную рукой Крейна. Да-да, пару раз он видел бумаги, написанные Крейном, когда просматривал деловые счета, оставшиеся после смерти деда.
