Хотя ценности она не представляла лишь для него. Она вовсе не была ничего не стоящей женщиной, твердила себе Лидия, и нечего так расстраиваться только потому, что он отодвинулся и не удостаивает ее взглядом.
– Это не моя вина, – взорвалась она. И села. – Жениться на мне – это все твоя идея. Ты мог бы просто затащить меня в постель. Я ведь тебе сама предлагала. Совершенно неразумно теперь дуться, когда я предоставила тебе все благоприятные возможности изменить свое решение.
Тут он приподнялся с подушек, крепко обхватил ладонями ее лицо и страстно поцеловал.
Лидия мгновенно растаяла и обвила вокруг мужа руки. Он опустился на подушки, увлекая ее за собой, и пристроил рядышком. Потом опутал ее своими длинными ногами, продолжая осушать сомнения и чувство одиночества глубокими поцелуями, от которых у нее все смешалось в голове.
Тогда до нее дошло: что бы там ни было не так, оно не имело ничего общего с утолением его желания. Он с ней еще не закончил. Когда же, наконец, он оставил в покое ее рот, то все еще продолжал водить руками по ее телу, лениво поглаживая.
– Если ты и сожалеешь, то, полагаю, ты слишком упрям, чтобы это признать, – произнесла Лидия.
– Это ведь ты болтаешь о своей непригодности, – напомнил он. – И именно ты ищешь отходные пути.
Никаких отходных путей Лидия нынче не искала. В горе или радости она привязана к нему. И она не отказалась бы постичь, что такого хорошего могла бы внести в его жизнь.
И не допускала мысли, что он мог чем-то ей навредить. Она могла бы выдержать это, чем бы оно ни было. Жизнь научила ее, что она может вынести все, что угодно.
Лидия отодвинулась, приподнялась на локте, чтобы получше рассмотреть длинное худощавое мускулистое тело мужа.
– Я просто буду вынуждена извлечь все возможное из данной ситуации, – заявила она. – С телесной стороны, по крайней мере, мне не на что жаловаться.
Она не понимала, насколько он был напряжен до сего момента, когда выражение его лица смягчилось, а рот медленно скривился. Такую улыбку она до сих пор еще не видела. Если бы увидела, то непременно запомнила.
Кривая, обезоруживающе мальчишеская, как сказала Хелена: улыбка, от которой зацветут розы и в ледяной пустыне.
Лидия ощутила, как улыбка омывает ее, словно теплое солнышко. Сердце ее, вернувшееся, наконец, к своему обычному состоянию, снова забилось, и она воистину почувствовала, как размякает рассудок, готовый поверить, чему угодно.
– Знаешь, что, Гренвилл? – заявил он. – Думаю, ты сходишь по мне с ума.
– Какая выдающаяся проницательность, – заметила она. – Думаешь, я вышла бы иначе за тебя замуж? Будь я полностью в своем уме?
– Так ты в меня влюблена?
– Влюблена? – Лидия уставилась на него. Она была писательницей, и слова – ее хлеб насущный. «Сходить по кому-то с ума» и «влюбиться» отнюдь не являлись синонимами.
– Любовь? – скептически повторила она.
– Там, в канаве, ты заявила, что привязалась ко мне.
– Я привязана и к своей собаке, – напомнила она назидательным тоном школьной учительницы. – Я принимаю в расчет недостаточную воспитанность Сьюзен и балую ее в пределах разумного. Я бы расстроилась, случись с ней что-нибудь. Следует ли отсюда, что я влюблена в нее?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Гренвилл, но она ведь собака.
– Кроме моей веры – основанной на опыте – что мужской ум, по всем наблюдениям, работает тем же путем, что и собачьи мозги…
– Ты слишком предубеждена против мужчин, – проворчал Вир, все еще улыбаясь.
– Любовь включает сердце и ум – душу, если тебе угодно. «Сходить с ума» – лишь показывает измененное положение телесного существования, подобное тому, что вызывается чрезмерным злоупотреблением горячительными напитками. Как и…
– А ты знаешь, Гренвилл, что ты так очаровательна, когда становишься педантичной?
– Как и одержимость, так и опьянение – суть телесные состояния, – упрямо продолжала она. – Оба ведут зачастую к величайшим ошибкам в суждении.
– Или, может, сочетание «педантичной» с «обнаженной».
Взгляд его зеленых глаз медленно прошелся от лица до кончиков пальцев на ногах, и она с трудом удержалась от того, чтобы не поджать их.
«Раз уж он не послушал бы никакую женщину при обычных обстоятельствах, то уж нелепо ждать, чтобы он сосредоточился на том, что вещает голая женщина», – сказала она себе.
С другой стороны во взгляде его царило восхищение, а Лидия в общем-то была в достаточной степени женщиной, чтобы наслаждаться этим. Она улыбнулась в ответ, вознаграждая и поощряя это восхищение. Позже, поскольку она отвернулась, выбираясь из постели, то не увидела ни как растаяла его улыбка, ни как сомнение, словно тень, набежало на его лицо.
– Куда это ты собралась, Гренвилл?
– Помыться.
Она направилась к умывальнику, стоявшему за складной ширмой.
– А знаешь, герцогиня, – задумчиво произнес он, – вид сзади по-своему великолепен, не хуже, чем спереди. У тебя…
Его голос приглушился, когда она зашла за ширму.
Хотя Лидия с охотой бы дослушала комплимент, но, тем не менее, она обратила свое внимание к насущным делам.
Она почти совсем не кровоточила, что было неудивительно для любой атлетически развитой женщины, да и, по большому счету, она – особа осведомленная более чем предписывает господствующая просвещенность. Все же нашлось несколько слабых пятен, и Лидия, конечно же, была липкой. От его семени.
Она вымылась, отчетливо понимая, что некое количество зарождающихся Мэллори пролились в нее, и им не требовалось какой-то особой пахоты, чтобы дать росток новой жизни.
Однако Лидия предупредила своего герцога, что происхождением она не блещет. Не то чтобы от него можно было ждать, что он задумается о последствиях. Какими получатся его дети, его беспокоило не больше, чем заботил хаос, который он внесет в ее существование, если она позволит себе влюбиться в него.
– Гренвилл.
– Я буду через минуту, – предупредила она.
Наступила тишина, нарушаемая лишь всплесками воды в тазу.
– Гренвилл, что это у тебя на заду?
– У меня… – И тут она вспомнила. – О, ты имеешь в виду родимое пятно. Я знаю, оно выглядит, как татуировка, но это просто пятно.
Лидия быстренько завершила свои омовения и вышла из-за ширмы… и столкнулась с твердым колоссом в лице высокого обнаженного представителя мужского племени.
– Повернись-ка, – потребовал он. Голос звучало ласково, а по выражению на лице нельзя ничего было прочесть.
– Знаешь, Эйнсвуд, после интимной близости ты становишься даже больше раздражающим, чем обычно. Мне бы следовало…
