— Тереза была очень добра. Она старалась меня утешить, она немного успокоила своего мужа и сказала мне, что Жак конечно согласится на наш брак, если Поль будет мужествен, терпелив и станет работать, чтобы составить себе положение… но это не скоро приобретается, положение!
— О! Симона! опять слезы. Самое важное, значит, чтобы Поль стал благоразумен. Что он, этот милый Поль, склонен к уступкам?
— О! да.
— Тогда у меня есть идея, выслушайте меня хорошенько, милочка, — сказала Сюзанна, при внезапно озарившей ее мысли. — Я поговорю с Мишелем о…
— С г-м Тремором?
— Почему же нет? Разве вы считаете его злым или болтливым? Я случайно узнала, что друг Мишеля, г-н Даран, отец которого имеет винокуренные заводы в Луисвилле, ищет инженера… Ах! тогда придется уезжать в Америку. Решится ли Поль на это?
— Я в этом уверена, Сюзанна… И я поеду с ним! — воскликнула молодая девушка с бесподобной решимостью. — Но если г-н Даран или г-н Тремор не захочет? — сказала она, встревоженная.
— Г-н Даран захочет то, что попросит у него г-н Тремор, я в этом убеждена. Что касается г-на Тремора… Боже мой, я постараюсь быть очень красноречивой… Может быть г-н Тремор пожелает того, что я у него попрошу, — возразила Сюзанна с маленькой радостной гордостью. — Он очень любит вашего Поля… И я надеюсь, что Поль пожелает оказаться примерным инженером.
— Ах! Сюзи, как я вас люблю! — воскликнула Симона, бросаясь на шею мисс Северн. — Знаете, у меня нет больше горя, у меня вера в вас и в будущее!.. И мы будем счастливы, даже в Америке, очень счастливы… Он так меня любит, Поль! А я, как я люблю его!.. Ах! Сюзи, вы увидите, какая из нас будет милая пара!
Сюзи улыбалась, довольная; неожиданно она чувствовала себя снисходительной и мягкой к этой прекрасной радости любви, сияние которой она видела некогда на лице Терезы и над которой она тогда охотно бы посмеялась, хотя с некоторой горечью…
Когда Симона ее покинула, когда она очутилась одна, она закрыла глаза в каком-то восхищении.
И однако, минуты казались ей длинными. Она прислушивалась, думая услышать шаги, его шаги, которые она знала теперь. Она спрашивала себя, какие слова были у Мишеля на устах и в глазах в минуту, когда вошла Симона?
Если он вдруг войдет, сядет на то же место, где он ей читал строфы к Еве, и скажет то, что он только что, может быть, думал! „Я вас люблю, Сюзи; я забыл ту прекрасную графиню Вронскую, для меня существует только одна женщина на свете — и это вы… моя дорогая маленькая невеста, мое дорогое дитя, я вас люблю!“ О! если бы он сказал эти слова или другие подобные, которые Сюзанна не могла предвидеть, если бы он сказал что-нибудь такое, чего не знала Сюзанна, что было бы очень необычно и очень приятно в его устах.
И у нее явилось сильное желание услышать эти решающие слова, но также и такой страх, что она слышала уже себя, произносящей очень быстро при виде Мишеля первые пришедшие ей ум банальности, чтобы отсрочить момент, призываемой ею всей душой.
В волнении ожидания она заметила вдруг письма, переданные ей Антуанеттой, и рассеянно распечатала конверт, попавшийся ей под руку. ее взгляд упал на тонкую веленевую бумагу цвета крем, затем быстро перебежал на подпись, и щеки ее побледнели.
— Графиня Вронская! — сказала она почти громким голосом.
Одно мгновение она колебалась, но только одно мгновение. Пусть та, которая никогда не грешила, бросит в нее первым камнем!
Письмо начиналось следующими словами:
„Мой друг…“
Сюзанна хотела знать, она прочла:
„Барбизон, пятница.
„Мой друг!
„Не правда ли я могу вас так называть? Бывают часы, когда приятно рассчитывать на истинную дружбу! Я в Барбизоне, пробуду два дня. Мне бы хотелось вас видеть. Видеть вас, чтобы попросить Вашего совета, поговорить с вами по делу, представьте себе! Я, ненавидящая дела; но что поделаешь! Я стремлюсь в эту минуту обратить в деньги то немногое, чем я владею, и я чувствую себя очень одинокой, очень покинутой, не имея других советов, кроме советов моей бедной матери.
„Приезжайте, прошу вас, подарите мне один момент вашей жизни. О! я знаю, что прошлое, бедное прошлое, пробудившееся на одно мгновение накануне вашего от езда на том берегу Трувилля, куда привел меня случай, теперь вполне умерло между нами; но кое-что однако нас еще соединяет, по странному противоречию; это то, что ни я, ни вы, мы не счастливы, мы не можем ими быть… Вы, вы собираетесь от безнадежности жениться на вполне вам безразличной молодой девушке, на ничтожном ребенке, который вас плохо поймет и которого вы никогда не полюбите; я… я разбила свою жизнь и несу тяжесть своей вины. Она тяжела!
„До скорого свидания, мой дорогой Мишель, до скорого свидания, не правда ли?
Графиня Вронская“.
P.S. — Не зная вашего личного адреса ни в Париже, ни в Ривайере, я посылаю мое письмо в Кастельфлор “.
Сюзанна дважды прерывала свое чтение, задыхаясь, с выступившим на лбу холодным потом. Когда она кончила, она положила письмо подле себя; страстный гнев заставлял дрожать ее руки. Ах! эта женщина! Сюзанна всегда ее боялась. Всегда! Итак Мишель виделся опять с графиней Вронской. Он с ней виделся, будучи уже женихом. Он ее еще любил, раз одно присутствие этого создания „будило прошлое“,раз он заботливо промолчал об этой встрече перед Колеттой, раз любимая им некогда женщина осмеливалась обращаться к нему, как к другу, единственному другу!..
В лихорадочном мозгу молодой девушки мысли обгоняли друг друга, сталкивались, переходя временами в слова, фразы, „О! злой, жестокий! Он сказал, что он меня не любит, что никогда меня не полюбит, что я не сумею его понять!.. И это еще раньше, чем он меня знал! Боже мой! как злы мужчины… и глупы! Может быть эта Фаустина не красивее и не умнее меня. А у нее хватает дерзости писать таким образом: „Мой друг, мой дорогой Мишель!“ — как будто он принадлежит ей, как будто она имеет право говорить „мой“! Как же я была безумна, думая, что Мишель меня любит. Я этому верила… Да, я почти этому верила. Я даже сама начинала его любить, коварного, собиралась дать ему заметить, что я его, может быть, люблю; но я его не люблю. Ах, нет! конечно, я его не люблю. Я его ненавижу. Если он думает, что я настолько унижусь, чтобы ревновать его к графине, он ошибается… Но все равно, о! все равно!..“
В своем гневе бедное дитя не стремилось критически разобрать письмо, оторвавшее ее от ее еще неустойчивого счастья, отделить истину от возможных преувеличений, но в особенности установить точную долю вины Мишеля. Она знала, что Мишель вновь видел графиню Вронскую, таинственного влияния которой — как опасности во тьме, — она инстинктивно опасалась, что он говорил этой женщине о своей бедной маленькой невесте, что он говорил о ней с презрением; о!., это было ужаснее всего! Сюзанна не могла примириться с этим пренебрежением, высказанным, доверенным посторонней личности. Насколько графиня Вронская должна была чувствовать себя уверенной в памяти Мишеля, чтобы призывать к себе и в таком тоне того, которому она некогда изменила, которого она покинула, презренная!.. Никогда бы она не рискнула на унижение получить отказ. Мишель отправится в Барбизон, еще раз увидит чародейку и тогда… Тогда он забудет когда-то перенесенную боль и забудет бедную маленькую Занну.
