Намеков и вправду было предостаточно, но так как тебе не хочется выслушивать их от других, могу предложить собственный вариант – в той единственной форме, в которой люди воспитанные только и могут сообщать друг другу неприятные вещи: то есть дать тебе понять, что мне известно о твоем намерении повидаться в Вашингтоне с Эллен, что, возможно, ты и едешь-то туда так спешно с этой целью, и так как ты, без сомнения, с нею увидишься, я желаю, чтоб это было с моего полного и открытого согласия и одобрения, и ты, пользуясь случаем, дашь ей понять возможные последствия того образа действий, к которому ты ее подтолкнул».
Когда до его сознания дошло последнее слово этого немого монолога, рука ее все еще лежала на регуляторном колесике лампы. Немного убрав фитиль, она сняла колпак и подула на медленное пламя.
– Они меньше коптят, если подуть, – пояснила она с безмятежно бодрым видом хорошей хозяйки. На пороге она обернулась и помедлила, ожидая его поцелуя.
Глава 27
На следующий день Уолл-стрит дала более обнадеживающие прогнозы ситуации с Бофортом. Слухи были неточные, но внушали некоторую уверенность. Все понимали, что в случае крайней необходимости он может призвать на помощь влиятельных людей, он так и сделал, сделал успешно, и когда в тот вечер миссис Бофорт появилась в Опере со своей прежней улыбкой и в новом изумрудном колье, общество облегченно перевело дух.
В своем жестком порицании малейших махинаций в бизнесе Нью-Йорк был неумолим. По молчаливому уговору исключений в этом пока что не случалось: нарушивший правила честного бизнеса должен за это поплатиться, и всякий знал, что и Бофорт, и его жена, если что, будут неукоснительно преданы в жертву этому принципу. Однако такая жертва не только болезненна, но и неудобна. Исчезновение Бофортов оставило бы зияющую пустоту в плотно спаянном маленьком кружке, а люди, мало сведущие или мало склонные содрогаться при виде морального падения, заранее сокрушались от возможной потери лучшей бальной залы Нью-Йорка.
Арчер твердо решил ехать в Вашингтон. Он ожидал только начала судебного процесса, о котором говорил Мэй, с тем, чтобы дата его совпадала с его, Арчера, визитом; но во вторник от мистера Леттерблера он узнал, что процесс может быть отложен на несколько недель. Тем не менее домой в этот день Арчер отправился в уверенности, что, так или иначе, но завтра вечером он едет. Существовала вероятность того, что Мэй, не вникавшая в его профессиональные дела и никогда не выказывавшая к ним интереса, могла и не узнать о возможном переносе процесса, а если услышит в случайных разговорах имена тяжущихся сторон, не запомнит их; во всяком случае, откладывать свидание с мадам Оленска он больше не может: слишком многое он должен ей сказать.
В среду утром мистер Леттерблер встретил его в конторе крайне озабоченный. Бофорт «выплыть» все же не сумел, а вместо этого пустил «по водам» слух, что все в порядке, которым так ободрил клиентов, что деньги в банк потекли рекой, и так было до вечера накануне, когда вновь возобладали тревожные известия. В результате пошли массовые требования вернуть вклады, и банк закрыл свои двери еще до вечера. О Бофорте и подлом его маневре говорили кошмарные вещи, и крах его обещал стать одним из самых позорных за всю историю Уолл-стрит.
Размер катастрофы ужасал мистера Леттерблера, он сидел бледный и не мог работать.
«Много я повидал страшных катастроф на своем веку, но такой страшной не видывал. Это коснется всех, кого мы знаем, коснется так или иначе. И что будет с миссис Бофорт? Чем можно тут помочь? И миссис Мэнсон мне тоже жаль: в ее-то возрасте такое потрясение, и неизвестно, как это еще отразится на ней. Она всегда верила в Бофорта, она сделала его своим другом. И все эти связи с Далласами, ведь миссис Бофорт родня всем вам! Единственной возможностью для нее было бы оставить мужа, но кто решится сказать ей об этом? Долг повелевает ей быть с ним рядом, а личных его слабостей она, к счастью, словно бы и не замечала.
В дверь постучали, и мистер Леттерблер резко повернулся:
– Что там? Прошу меня не беспокоить!
Клерк подал Арчеру письмо и быстро вышел. Узнав на конверте почерк жены, Арчер вскрыл письмо и прочел: «Не мог бы ты как можно раньше вернуться со службы? С бабушкой ночью случился легкий удар. Каким-то таинственным образом она раньше всех других узнала эту жуткую новость про банк. Дядя Ловел на охоте, а папу мысль о грядущем позоре так потрясла, что у него поднялась температура и он не выходит из комнаты. Ты ужасно нужен маме, и я всей душой надеюсь, что ты сможешь тут же освободиться и сразу же поехать к бабушке».
Арчер передал записку своему старшему партнеру, и уже несколько минут спустя был в переполненной конке, ползущей по направлению к северу; на Четырнадцатой стрит он пересел на один из тех высоких шатких омнибусов, что движутся по Пятой авеню. Было уже больше двенадцати, когда это трудолюбивое транспортное средство доставило его к дому старой Кэтрин. В окне гостиной первого этажа, обычно целиком занимаемом внушительной фигурой хозяйки дома, сейчас виднелась далеко не столь внушительная фигура ее дочери миссис Уэлланд, которая при виде Арчера усталым жестом его приветствовала, а в дверях он был встречен Мэй. Холл выглядел необычно, как это всегда и бывает в домах, в чей благоустроенный быт неожиданно вторгается болезнь: на креслах в беспорядке валялись меха, были набросаны накидки, на столе стоял чемоданчик доктора и лежало его пальто, а рядом с ним уже скопилась куча неразобранных визитных карточек и писем.
Мэй была бледна, но улыбалась: доктор Бенкомб во время своего второго визита высказал более обнадеживающий прогноз, а храбрая решимость миссис Мингот остаться в живых и выздороветь уже возымела действие на ее семью. Мэй провела Арчера в гостиную старой дамы, где раздвижные двери, ведшие в ее спальню, были наглухо закрыты и занавешены тяжелыми портьерами из желтого дамаска; и здесь миссис Уэлланд испуганным полушепотом поведала ему подробности катастрофы. По всей видимости, накануне вечером случилось нечто таинственное и ужасное. Часов около восьми, сразу же после того, как миссис Мингот кончила раскладывать пасьянс, чем она всегда занималась после обеда, прозвенел дверной звонок, и дама, так плотно укрытая вуалью, что слуги не сразу ее узнали, попросила ее принять.
Дворецкий, слыша знакомый голос, широко распахнул дверь в гостиную, объявил: «Миссис Джулиус Бофорт», и затем закрыл дверь, оставив двух дам наедине. Вместе они находились, как он прикинул, около часа. К тому времени, когда миссис
