— Это и есть Париж? — вырвалось у него.
Перед ним мелькали узкие улочки с темными низкими домами.
— Париж дурно пахнет! — добавил он.
— Да нет же, Пьер! Чтобы любить Париж, надо знать его. У тебя было о нем ложное представление. Уверена, что ты воображал, будто это город из чистого золота.
— Да, похожий на короля-Солнце, которым я всегда восхищался…
— Ты как дитя, любовь моя! Я научу тебя любить Париж.
По мере приближения к Лувру толпа росла, приветствуя, несмотря на поздний час, царский эскорт.
Максимильена сказала:
— Видишь, как они любят твоего царя, Пьер.
Тот лишь улыбнулся в ответ.
Наконец они подъехали к старой резиденции французских королей. Зазвенели фанфары, гвардейцы взяли на караул. Пьер, выпрыгнув из кареты на ходу, собственноручно остановил лошадей и помог спуститься Максимильене. Наклонившись к ней, он шепнул:
— Я приготовил для тебя сюрприз, сокровище мое. Только не забывай, что я люблю тебя…
Затем он повернулся к лжецарю, почтительно ожидавшему распоряжений, и произнес:
— Ромодановский, ты будешь сопровождать графиню.
Максимильена ничего не могла понять. Пьер двинулся вперед, за ним последовали все бояре. Дюбуа и Майи-Брель удивленно переглянулись, а Ромодановский подошел к Максимильене:
— Позвольте предложить вам руку, госпожа графиня.
— Но кто вы?
— Князь Ромодановский, мадам, ваш покорный слуга.
— А… — пробормотала она, — барон Михайлов…
— Барон Михайлов, мадам, — ответил, смеясь, Ромодановский, — это царь!
Максимильена пошатнулась и, словно во сне, пошла за Пьером.
Регент, выйдя навстречу царю, низко ему поклонился.
— Для Франции великая честь принять ваше императорское величество.
Пьер, думая о другом, ничего не ответил Филиппу Орлеанскому, и регент удивился. Внезапно Пьер, обернувшись, стал искать глазами Максимильену, но она, застыв в оцепенении, избегала его взгляда, говоря себе: «Он посмеялся надо мной! Кто я для него? Господи, какой позор!»
По знаку регента маршал де Тессе, выступив вперед, предложил царю осмотреть предназначенные ему покои. В сопровождении всего двора царь прошел в роскошные апартаменты.
— Ваше величество, — сказал маршал, — в этой комнате почивала королева Екатерина Медичи.
— Я распорядился, чтобы ее приготовили для вашего величества, — добавил регент. — Эту кровать мадам де Ментенон велела переделать для покойного короля.
Пьер чувствовал себя загнанным в ловушку. Лувр казался ему слишком пышным и слишком далеким от Максимильены.
«Я не смогу встречаться с ней в этих ледяных суровых комнатах», — думал он. Пьера угнетала подобная роскошь.
Придворные ошеломленно смотрели на этого монарха, приехавшего с визитом в самую изящную столицу Европы в простом сером шерстяном камзоле без жабо и манжет. Даже свой парик он снял. Он был выше всех мужчин на целую голову и, казалось, принадлежал к совсем другой породе — более грубой и более сильной. Наконец, не в силах терпеть, Пьер подозвал князя Куракина, русского посла во Франции, и о чем-то заговорил с ним. Куракин был парижанином до мозга костей, но при этом оставался русским человеком.
Невозмутимый Куракин, повернувшись к Филиппу Орлеанскому, стал переводить слова Пьера:
— Мой повелитель, царь Московии не знает французского и просит ваше королевское высочество извинить его. Он очень тронут любезным приемом вашего королевского, высочества и находит, что Лувр слишком велик, и ему хотелось бы иметь резиденцию попроще.
Филипп улыбнулся. Он был готов к оригинальным выходкам царя и вежливо ответил князю Куракину:
— Сожалею, что его величество не владеет французским, хотя меня уверяли в обратном. Я, к сожалению, тоже не знаю русского. Однако вы можете заверить его императорское величество, что французское гостеприимство не имеет границ, а потому мы приготовили еще одну резиденцию — дворец Ледигьер. Маршал де Тессе проводит туда его величество.
Пьер нервничал. Все было не так. Регент был слишком любезен, Лувр шумен, придворные его раздражали, а, главное, он никак не мог подойти к Максимильене. Позвав Ромодановского, царь что-то тихо сказал ему и в сопровождении бояр, французских гвардейцев, отданных в его распоряжение, а также маршала де Тессе, отправился во дворец Ледигьер.
После ухода царя придворные дали волю языку.
— Вы видели? — с возмущением обратилась герцогиня Мэнская к Максимильене, — этот варвар не соизволил поклониться мне, внучке великого Конде!
Майи-Брель, подойдя к герцогине, воскликнул:
— Да простит меня ваше королевское высочество, но он никому не поклонился и разыграл здесь ужасную комедию. Графиня де Вильнев-Карамей может подтвердить, сколько нам пришлось выстрадать в замке Мортфонтен за ужином, который ему предложила наша прелестная Максимильена!
И Майи-Брель, зашелестев кружевными бантами, повернулся к графине, чтобы услышать от нее подтверждение своих слов.
— Ах, бедная моя малютка, — вскричала герцогиня, — вы принимали у себя это северное чудище! Если бы он посмел вести себя подобным образом в Версале, мой свекор Людовик XIV не стерпел бы этого!
Максимильена несказанно страдала, выслушивая все это о человеке, которого любила, хотя по-прежнему злилась на него за розыгрыш с лжецарем. В этот момент кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она побледнела. Перед ней стоял Амедей де Вильнев-Карамей. Он нежно прижимался к ней на глазах у всех, а сам до боли сжимал ей пальцы. Церемонно склонившись перед герцогиней Мэнской, он произнес:
— Пусть ваше королевское высочество извинит меня, я так счастлив вновь увидеться с женой.
Бенедикта де Конде, герцогиня Мэнская, любезно улыбнулась:
— Оставляю вас наедине с супругой, дорогой граф. И кажется, ко мне идет герцог…
С этими словами герцогиня удалилась вместе с желтозубым и кривым на один глаз уродом — это был ее племянник, герцог де Бурбон, которого все называли просто «герцог».
Максимильена смело встретила разгневанный взор Амедея.
— Что вы делаете при дворе, мадам? — спросил он с насмешкой. — Я полагал, что вам с вашими манерами святой Нитуш это место не по нраву.
Максимильена стиснула зубы, стараясь сохранить спокойствие.
— Я здесь по приглашению регента, сударь.
— Ах, да! Я об этом слышал. Моя супруга должна находиться в качестве гида при царе. Так вы меня считаете за идиота? Я заметил, какие взгляды бросал на вас этот дикарь, а вам это, кажется, доставляло удовольствие. О, какой позор! И вам я дал свое имя!
