Можно было попросить одну из конверс зашнуровать, но девушка не любила, когда они совали нос в ее комнату. Охваченная внезапным бунтарством, она привязала кружевными лентами к корсажу расшитую золотом нижнюю юбку из дымчатого шелка, такую прекрасную, что сердце кровью обливалось, когда приходилось прятать се под невзрачной одеждой. Хотела надеть инкрустированные перламутром башмачки: деревянная подошва, каблук высотой девять сантиметров, — но в последний момент передумала и предпочла им мягкие парчовые туфельки.
В завершение туалета убрала волосы наверх. Оставила два локона у висков и аккуратно придала им нужную форму, поплевав на пальцы. Надела на шею две массивные золотые цепи. Талию подчеркивал пояс, с которого свисала цепочка с веером и молитвенником.
Из крошечного проема в стене над изголовьем кровати Аннетта вынула круглый предмет, завязанный в полуистлевшую тряпицу. Развернула ее и достала посеребренное зеркало в раме. Взглянула на свое идеальное отражение. Вот пользоваться зеркалами не разрешалось, но какое ей дело до здешних запретов? Прожив недолгую, но насыщенную жизнь, Аннетта решила, что с нее хватит правил. Говорят, это грех тщеславия. Более тяжкий, чем все ее последние прегрешения: держит в келье воробья — домашнего любимца и кур в плетеной клети за дверью, чтобы к завтраку всегда были свежие яйца; носит шелка и кружева, золотые цепочки, бесстыдно стоит голышом у окна, вводя других в искушение. Еще несколько минут суора Аннетта, послушница монастыря Санта-Клара, которая вскоре примет постриг, смотрела в запретное зеркало, беспечно восхищаясь своей красотой.
Видимо, колокола давно замолкли, потому что тишину вновь нарушил перезвон. Она наверняка опаздывает. Взяла с кровати маленькую сумочку из вышитого розового бархата, аккуратно положила в карман, а затем неторопливо спустилась по лестнице и присоединилась к сестрам в общей молитве.
Проснувшись, Пол не сразу понял, где находится. Было очень темно. Он лежал на кровати с балдахином. Комната с высокими потолками, стены украшены панелями из тисненой кожи, тяжелые дамастовые драпировки не дают солнечным лучам проникнуть внутрь. А еще кто-то стоит в изножье и смотрит на него.
— Констанца?
— Проснулся?
— Да.
Попробовал повернуться на другой бок, но переносицу пронзила острая боль.
— Как себя чувствуешь?
Плеск воды в тазу. Лба коснулось прохладное полотенце.
— Ай, не надо!
Поднес руку ко лбу и нащупал огромную шишку.
— Господи Иисусе!
— Больно?
Провел кончиками пальцев по лицу.
— Мой нос! Господи, похоже, он сломан!
— Думаю, да, — подтвердила Констанца без тени сочувствия. — Ты упал ничком на пол прямо тут.
— Упал?
Купец облизнул потрескавшиеся губы. Ощутил во рту странный металлический привкус.
Не сразу понял, что это кровь. Черные засохшие комья покрывали его бороду и шевелюру.
О господи!
Откинулся на подушки, закрыл глаза и медленно, с отвращением начал вспоминать прошлую ночь.
— Керью просил кое-что тебе передать. — Куртизанка протянула стакан воды.
— Керью? — Торговец открыл глаза, резко повернул голову и едва не заорал от боли. — Я убил его?
— Нет.
— А жаль, — вздохнул Пиндар, снова закрывая глаза. — Ничего, в следующий раз.
Удивительно, но Констанца промолчала.
— Он всегда был… — медленно произнес Пол, — грязной… лживой тварью.
Перед глазами все еще плавали красные пятна ярости, хоть он и забыл, за что собирался прикончить слугу.
Женщина ничего на это не сказала.
«Ну и черт с вами обоими!»
Пиндар смотрел в темноту. Разговор утомил его, но головная боль мешала уснуть. Может, вина выпить? Одна мысль об этом, обычно столь заманчивая, заставила желудок сжаться. Констанца должна была что-то сообщить, а он никак не мог вспомнить что. Пол лежал в темноте, надеясь на скорый приход Морфея. В голове мелькали обрывочные картинки событий минувшей ночи.
Господи Иисусе! Внезапно сон как рукой сняло.
— Констанца?
— Да?
Морщась от боли, купец повернулся на бок и спросил:
— Прошлой ночью здесь был кто-то кроме Джона?
— Амброз Джонс.
— О боже!
— Не помнишь, как вы разговаривали? Он дал тебе письмо.
— Письмо? Ах да… — Пол лихорадочно пошарил рукой по смятым простыням. — Да, вот оно! Нужен свет.
Куртизанка раздвинула занавески. Мужчина сел, быстро прочитал и вновь откинулся на подушки. Долго лежал без движения, глядя в потолок.
— Он был очень сердит. — Констанца присела на край кровати с бокалом вина в руке. — За что он так злится на тебя, Пол?
— Спасибо, не хочу.
Пиндар внезапно почувствовал себя опустошенным, высохшим, словно выбеленная временем кость.
— Я и не предлагаю, — усмехнулась Фабия. — Кто такой этот Джонс? — добавила она чуть мягче. — И почему вы оба его боитесь?
— Амброз? — Пол не отрывал глаз от потолка. — Не знаю, кого именно ты называешь Амброзом. У него много ипостасей. Думаю, для тебя проще считать его коллекционером.
— Коллекционером?
— Да, помимо прочего. Он работает на моего знакомого из Левантийской компании в Лондоне. Его имя Парвиш. Достает красивые вещи для его собрания раритетов.
— Припоминаю… Ты ведь когда-то ходил у него в учениках?
— Да, было дело. Давным-давно.
Купец провел рукой по лицу: нос опух, глаза заплыли. Показалось, что ему снова восемнадцать лет: Лондон, снег в ботинках, кровь из носа…
Оба помолчали с минуту.
— Он хотел опозорить меня.
— Кто? Парвиш?
— Да нет же, Керью. — Пол откинулся на груду подушек. — Знает ведь, что Амброз доложит обо всем Парвишу.
Резким движением Пиндар схватил гадалку за хрупкое запястье.
— И ты обо всем знала! — Он сжимал руку, пока Констанца не съежилась от боли.
— Поэтому послала за мной? Вы оба знаете, что я не смог бы не прийти.
— Он не объяснил зачем! — Женщина попыталась вырваться, но Пол как пиявка вцепился в кожу. — Я ничего не знала, клянусь…
«Да… для образованного человека он поразительно силен», — подумала куртизанка.
— Уверена?
— Если бы знала, поступила бы так же. С радостью.
— Правда?
Торговец так резко отпустил Фабию, что она упала и ударилась головой о спинку кровати.
— Он всегда был слишком умен, — процедил сквозь зубы Пол, даже не взглянув на Констанцу, — но действовал только в своих интересах.
Купец встал с кровати и вышел на маленькую готическую аркаду, смотревшую на изгиб канала. «Амброз. Господи Иисусе! И о чем только думал Керью?»
