— Как девочка? Вроде не плачет?
— Она спит.
— Ты заходила к ней?
— Да. Она ничего не ела, но я дала ей попить.
— Она испугалась тебя?
— Она боится всего.
Франсуаза выглядела спокойной, но Фернан слишком хорошо знал ее, чтобы не заподозрить что-то неладное. За эти годы он обрел на редкость обостренное чутье в том, что касалось поведения жены, потому как все, что таилось в ее душе, было неуловимо и коварно.
Майор быстро вошел в комнату. Девочка по-прежнему лежала в углу. Ее рот был приоткрыт, она тяжело дышала, а ее тело пылало жаром.
— Что ты с ней сделала?!
— Ничего.
— Но она вся горит, и мне кажется, что она без сознания!
— Надо позвать доктора Жувене.
Этому врачу они полностью доверяли и могли сказать ему правду.
Фернан подхватил Байсан на руки. Ее дыхание было прерывистым и жарким. Он перенес ее в зал и осторожно уложил на обитый узорной парчой диван. Потом посмотрел на жену.
Он научился уживаться с невообразимым, терпеть невозможное, нести невыносимый груз. Для того чтобы все это стало частью его жизни, потребовалась… почти целая жизнь, но сейчас Фернан ощущал нечто, находящееся за гранью.
— Не приближайся к ней. Ничего не делай. Я иду за врачом.
Доктор Жувене явился быстро. Он сразу определил, что у девочки тяжелая лихорадка, и назначил лечение.
— С чего бы это? — с тревогой спросил Фернан.
— Причиной могло послужить что угодно, — уклончиво произнес врач. — Перемена обстановки, нервное потрясение, возможно, какая-то инфекция.
— Она поправится?
— В данном случае все в руках Господа Бога. Главное, суметь дать ей лекарства.
Отослав жену, майор сидел возле постели Байсан, время от времени смачивая ей губы, как велел доктор. Фернан не молился. Он давно понял, что молитвы бесполезны. Он просто ждал. В его взоре были терпение и усталость.
Девочка долго металась и бормотала какие-то слова на своем языке, слова, какие майор не смог разобрать. Он с трудом влил ей в рот лекарство, не будучи уверенным в том, что оно чем-то поможет.
Жестокая лихорадка продолжалась несколько дней, но наконец жар спал, и Байсан пришла в себя. Ее черные глаза казались бездонными, в них затаились безмерное удивление и искра испуга.
— Где я? — прошептала она.
Фернан не знал, что ответить, но что-то заставило его сказать:
— Ты дома.
Она смотрела на него внимательно и непонимающе.
— Ты помнишь, как тебя зовут? — осторожно спросил майор.
Девочка на мгновенье задумалась, потом покачала головой.
— Ты знаешь, откуда ты?
— Нет.
— Ты живешь с нами, — поспешно произнес Фернан, и она не возразила.
Через неделю девочка смогла встать с постели. Она выглядела вполне здоровой, к ней вернулся аппетит. Она чуждалась незнакомой обстановки, однако не помнила ничего из своей прошлой жизни.
— Видишь, как удачно все получилось! — сказала майору жена. — А ты паниковал.
Фернан только вздохнул. В этом была вся Франсуаза: она никогда ни в чем не сомневалась и не раскаивалась в своих поступках. Она видела только одну сторону медали: они подарят девочке нормальное детство, избавят ее от участи дикарки, живущей в раскаленной голой пустыне.
Доктор Жувене подтвердил: девочка потеряла память. Вероятно, то были последствия лихорадки.
— Такие случаи довольно редки, хотя и описаны в медицине. Думаю, у нее было воспаление мозга. Чудо, что она выжила, — заметил он, и майор спросил:
— Память может вернуться?
— Конечно. И полностью, и частично, — ответил Жувене и добавил: — Советую вам как можно скорее заменить правду выдумкой. Детский разум и сердце впитывают все, как губка; даже если впоследствии девочка что-то вспомнит, ей будет казаться, что это пригрезилось ей или приснилось.
Байсан сохраняла пугливую настороженность, но вместе с тем покорно следовала воле своих попечителей. Они наконец сумели ее искупать и переодеть в европейское платье, которое ей еще предстояло научиться носить. Маленькая арабка оказалась изумительно красивым ребенком с чистой кожей и яркими глазами.
А вот волосы пришлось остричь: они настолько спутались, что их было невозможно расплести. Что касается имени, после долгих раздумий Франсуаза заявила:
— Я назову ее Жаклин. Никто и никогда не заподозрит, что девочка, носящая такое имя, не француженка, а арабка!
Майор не стал возражать, хотя, на его взгляд, это имя совершенно не подходило бедуинке. Его волновало другое. Он думал о том, как сделать существование этого ребенка более-менее сносным.
Фернан говорил с девочкой на ее родном языке, а Франсуаза была лишена такой возможности. Однако майор не сомневался в том, что рано или поздно Жаклин, как они теперь ее называли, выучит французский.
При этом все чаще ему становилось не по себе при виде ребенка, у которого отняли настоящих родителей, имя, память, а также собирались отнять и веру. Майора преследовало раскаяние, и он говорил себе, что ему никогда и ничем не удастся искупить свою вину.
По большей части девочка вела себя робко и тихо, сидела в углу на корточках, как привыкла сидеть в своем шатре. Она многое делала неосознанно: неподвижно смотрела вдаль, как глядят бедуины, приходила в волнение при виде чашки с водой, даже если не хотела пить.
Что касается Франсуазы, с некоторых пор ее беспокоила другая проблема: увидев на улице арабку с девочкой возраста Жаклин, она впадала в панику. Женщине казалось, что мать увезенного ею и ее мужем ребенка может попытаться отыскать свою дочь.
Она изводила мужа вопросами, когда они уедут из этого города, и Фернан сделал все, чтобы ускорить свой перевод.
Накануне отъезда в доме майора состоялся прощальный прием для сослуживцев и друзей. На нем присутствовал человек, которому предстояло сменить Фернана Ранделя на его служебном посту и принять его дела.
Его звали Поль Мартен, он тоже носил чин майора, приехал в город всего неделю назад, ничего не знал о Франсуазе и был очарован ею. Обжигающая красота этой женщины походила на вытащенное из ножен смертельное оружие. Разумеется, Мартен не рискнул бы ухаживать за ней под носом у мужа, но она сама подтолкнула его к этому.
Специально нанятый повар приготовил арабские блюда: кускус, барашка на вертеле и слоеные медовые пирожки. Насладившись яствами, Франсуаза предложила Мартену выйти в сад, где он еще не был и где недавно политая земля, словно некая утроба, источала влажный жар.
— Как вы относитесь к арабам, майор? — как бы между прочим спросила хозяйка дома после каких-то незначительных фраз.
Не зная, какого ответа от него ждут, Мартен ограничился тем, что пожал плечами, а после заметил:
— Но кухня у них отменная!
— Будь моя воля, я загнала бы их всех как можно дальше в пустыню, — отрывисто произнесла Франсуаза. — Это непокорный и темный народ. Позволить им жить там, где живем мы, все равно что поселить диких зверей по соседству с домашними.
— Насколько я понимаю, арабам требуется просвещение, — уклончиво произнес Поль.
Франсуаза презрительно усмехнулась.
— Мой муж тоже так считает. На самом деле то, что творится в их головах, способен уничтожить только сабельный удар.
Такие речи удивляли Поля Мартена лишь потому, что они исходили из уст женщины. Впрочем, эта женщина была необычной, полной контрастов, начиная от темных глаз, черных волос и ослепительно-белой кожи и заканчивая сочетанием чарующей женственности с почти мужской силой воли.
Большинство колонистов спокойно воспринимали то, что в Париже офицеры блистают мундирами в театральных ложах, целуют дамам ручки в салонах, интересуются модной поэзией. Проявляют крайнюю щепетильность в вопросах чести и являются воплощением благородства, тогда как здесь, в этой южной стране, нападают на мирные поселения, жгут дома и с крайней жестокостью, если не сказать зверством, убивают местных жителей.
«Нас послали на войну, а на войне мы ведем себя, как на войне», — объясняли они.
