Возможно, то было проявление трусости, но Гамаль не видел и не знал, что стало с соплеменниками. Он инстинктивно рванул туда, где высились барханы, надеясь укрыться за ними. У него была одна жена и осталась единственная дочь, и он смертельно боялся их потерять.
Халима крепко прижала Анджум к себе, буквально вцепившись в нее. Их подбрасывало и трясло, сердце бешено колотилось, в висках стучала кровь.
Они не слышали криков европейцев и визга их пуль. У Гамаля был немолодой, зато опытный и послушный верблюд. Повинуясь воле хозяина, он долго петлял меж барханов, а потом остановился. Погони не было. Поднявшееся над горизонтом солнце золотило строгие линии вздыбленных ветром и словно застывших песков; от чахлого саксаула протянулись тонкие, как паутинки, тени.
— Подождем и поедем назад? — спросил мужчина жену.
Она не успела ответить, как неожиданно послышался тонкий, но уверенный голос Анджум:
— Джан сказала, не надо оглядываться, нужно двигаться дальше.
— Позади нас ждет смерть! — подхватила Халима.
— А впереди? Мы не знаем, далеко ли до воды. В сутках езды есть оазис Эль-Голеа, но он в другой стороне. А что там, — Гамаль показал вперед, — мне неизвестно.
Жена и дочь напряженно молчали, и мужчина со вздохом подстегнул верблюда, принуждая его продолжать прерванный путь.
У них было два бурдюка воды — и много, и мало: смотря по тому, сколько времени придется ехать. Они не взяли с собой ни единой кошмы, и им предстояло ночевать на песке, под открытым небом. Им было нечем развести огонь, а, значит, стоило опасаться диких зверей. Правда, деньги, данные Фернаном Ранделем, оставались при них: Гамаль хранил мешочек на своем теле. Только чем им сейчас могли помочь деньги?!
А еще путников подстерегал главный враг: изнурительная дневная жара, огненный суховей, убивающий всякую жизнь. Арабская пословица гласила: «В пустыне ветер встает и ложится вместе с солнцем». На бескрайних просторах он обладал огромной силой. Случалось, ветер заметал песком целые караваны.
Прошло несколько часов. Яркий свет слепил глаза. Язык во рту распух и сделался шершавым. Кожа стала сухой и обтягивала лицо, будто маска. Анджум ныла, прося воды, и отец давал ей, но понемногу. Кто знает, сколько времени им придется идти, а к концу третьих суток пути надо напоить и верблюда, иначе он падет.
Близился вечер. Анджум мерно покачивалась на верблюжьей спине. Она не спала, все видела, но ничего не чувствовала. В голове было пусто. Когда путешествуешь по пустыне, мысли замирают, сознание впадает в забытье.
Вершина гряды, как гребень застывшей волны, потом спуск и снова гряда. Песок и небо, зной в каждом луче солнца и порыве ветра.
Наступила ночь. Гамаль вырыл канавку от скорпионов с помощью найденной коряги, вырыл, зная, что вскоре ее снова засыплет песком.
Анджум свернулась клубочком возле лохматого верблюжьего бока. Родители думали, что она спит, но она не спала и слышала их разговор.
— Почему я не догадалась прихватить с собой немного еды! — со вздохом промолвила мать.
— Нам было не до этого. Если мы промедлили хотя бы миг, угодили бы под пули.
— Что было нужно белым? Почему они напали на наш оазис? Наше племя такое бедное! Что у нас можно взять?
— Кто знает! Один человек всегда найдет, что отнять у другого.
— А где деньги? Ты взял их с собой? — спросила Халима.
— Вот они. Теперь я думаю: если это все, что осталось нам от Байсан, то мне они не нужны. Полагаю, надо зарыть их в песок. Пусть это будет платой.
— За что и кому? Пустыне? Аллаху? Судьбе?
— Не знаю. Просто я чувствую, если мы избавимся от них, у нас появится надежда на то, что мы выживем.
— Никогда не прощу себя за то, что согласилась на это! — в отчаянии прошептала мать, а отец ответил:
— Все на свете имеет две стороны. Если мы погибнем в пустыне, тогда можно считать, мы спасли жизнь Байсан.
— Но не Анджум.
Девочка сжалась в комок и не дышала. Родители знали гораздо больше, чем говорили ей. Они скрывали что-то важное. Они говорили о Байсан так, будто им было известно, где она! Что они с ней сделали?! Продали замуж? Но и сестра, и сама Анджум были слишком малы для замужества.
— Наш шейх был плохим правителем, — уверенно заявил Гамаль, разрывая корягой песок и закапывая в него мешочек с деньгами. — Я хочу, чтобы судьба привела нас туда, где все пойдет по-другому.
— Говорят, на земле не бывает рая.
— А справедливость? Мне кажется, она существует.
— Ты видел ее?
— Нет. Но я желаю встретить людей, которые в нее верят, которые ее ищут.
Анджум закрыла глаза и начала погружаться в сон. Она решила, что завтра спросит родителей о тайном смысле их разговора.
Глава четвертая
Утром Гамаль скрепя сердце напоил верблюда, потому что тот хрипло ревел, топтался на месте и не хотел идти. Это пришлось сделать раньше, чем через трое суток, потому как в то утро, когда на оазис напали европейцы, бедуины не успели дать животным воду.
Верблюд пил долго и много. Он тянул и тянул влагу длинными мягкими губами, пока Гамаль держал бурдюк. Коричневое лицо мужчины выражало безнадежность и скорбь. Они не ели второй день, и драгоценная влага продолжала убывать. Бедуины умели переносить чувство жажды лучше, чем кто-либо другой, могли пить сырую, соленую, грязную или вонючую воду, но главное, чтобы эта вода все же была.
А еще Гамаля тревожило то, что на пути не встречалось никаких признаков близкого присутствия человека: ни костей и обрывков шкур домашних животных, ни летящих к колодцам птиц, ни падальщиков, вечно круживших возле мест, где обитали люди.
Возможно, до ближайшего оазиса надо идти несколько дней, но такого расстояния им ни за что не удастся преодолеть.
— Вчера вы говорили о Байсан, — промолвила Анджум перед тем, как они с матерью забрались на верблюда.
Халима изменилась в лице.
— Нет. Тебе почудилось.
Она бросила быстрый взгляд на мужа, и тот ответил:
— Мать права. Мы не говорили о твоей сестре. Тебе приснилось. Слова тоже бывают похожими на мираж.
Анджум знала, что такое мираж. Иногда на горизонте возникали очертания города. Девочка с удивлением смотрела на тонкие, будто стрелы, минареты и голубые купола мечетей, каких никогда не видела наяву. Но они быстро таяли, а потом исчезали.
Анджум тихонько вздохнула. Она поняла, что родители ничего не скажут, что ей придется делить горечь и боль только с песками.
Гамаль и Халима с дочерью двинулись дальше. Их сердца были полны тревоги. Они давным-давно сроднились с пустыней и жили одной жизнью с нею. И все же пустыня была способна их убить.
— Разве Джан не знала, что на нас нападут? Почему она не могла предупредить людей? — спросила отца Анджум.
— Возможно, знала. А не предупредила потому, что это должно было случиться.
— Но если б предупредила, то не случилось бы! Люди успели бы уехать.
— Не думаю. Все в этом мире зависит от Аллаха и его воли.
Когда на исходе третьего дня вдали возникла роща финиковых пальм, изнуренные путники решили, что это очередной мираж, но она не исчезала, и вскоре навстречу ринулись всадники, не на худых и заморенных, а на хороших, сильных лошадях.
Издалека почуяв воду, верблюд бешено заревел. Гамаль медленно сполз на песок и упал на колени. Халима с Анджум испуганно смотрели сверху на приближавшихся мужчин. Те были вооружены, однако не собирались нападать. Окружив путников, принялись расспрашивать, кто они и откуда, а потом, видя, что те до крайности измучены, довезли их до оазиса.
Вволю напившись воды и поев хотя и пахнувших дымом, но хорошо пропеченных мягких лепешек, Гамаль, Халима и Анджум провалились в сон. С местным шейхом им предстояло встретиться только завтра.
Проснувшись утром, семейство сразу увидело, что этот оазис намного больше и богаче чем тот, в каком они жили прежде. Здесь было несколько колодцев, и росло множество финиковых пальм, чьи широко раскинувшиеся зонтики создавали густую изумрудную тень. А люди обитали не только в шатрах, но и в глиняных лачугах, что, по меркам обитателей пустыни, считалось роскошью.
