Она подумала о Максе Уинтерсе, своем первом муже. Сейчас он счастлив в браке, у него трое детей. Они остались друзьями. Макс часто звонит, узнает, как дела. Он очень хотел детей, но Ариэль не хотела. К тому же, по-настоящему она не любила его. Пыталась, но ничего не получилось. При разводе Макс оказался очень щедрым. Ариэль ничего не желала, но муж оставил ей два миллиона и даже посоветовал, куда лучше вложить деньги. Каждый год перед Рождеством Ариэль посылала Максу и его жене шампанское, а детям — игрушки. После операции он прислал ей огромный букет желтых роз, ее любимые цветы, и у Ариэль от их аромата закружилась голова. Каждый день он присылал открытку, звонил утром и вечером. Выше нос, малышка. Все не так плохо, как кажется вначале. Побудь там, и если тебе что-то понадобится, позвони мне.
— Верни мое прежнее лицо, — пробормотала Ариэль, вытирая глаза салфеткой.
Второго мужа звали Адам Джессап — актер и очень красивый мужчина. Красавец, понятия не имевший, как быть мужем. Впрочем, все бы ничего, но ведь Ариэль тоже не знала, что значит быть настоящей женой. Тем не менее, их брак продлился семь лет, после чего оба согласились на развод. Адам тоже повел себя достойно, оставив бывшей жене домик на берегу в Малибу, «бентли», шале в Аспене и миллион долларов. Он даже оплатил все расходы, связанные с разводом. Ариэль хотелось просто уйти и сделать вид, что никакого брака вовсе не существовало, но Адам заявил, что будет выглядеть ужасно, если не поступит по справедливости.
— У меня есть определенный имидж, который надо оберегать. Ты должна это принять.
Ариэль приняла и обратилась к Максу за советом, как лучше воспользоваться деньгами. Тот предложил продать домик на берегу и шале, положить деньги в банк. «Оставь себе «бентли», в наши дни он дорого стоит». Ариэль была богатой женщиной.
Но посмотри на себя сейчас! Что толку от денег, если придется скрываться от людей? Она снова расплакалась, но тут же рассердилась на себя.
Ариэль расхаживала по палате, намеренно отводя глаза от зеркала над туалетным столиком.
— Ну же, Долли, где ты? Я хочу побыстрее выбраться отсюда, — едва эти слова слетели с ее губ, как дверь в палату открылась, в комнату вошли Долли и Карла Симмонс, толкая перед собой кресло-каталку.
— Знаю, тебе эта штука не нужна, но по здешним правилам мы должны вывезти тебя отсюда и докатить до машины.
— Ну что же, вы мне так ничего и не скажете? — требовательно спросила Ариэль.
— Ах да, конечно. В духовке тебя ждет индейка, утром я займусь начинкой. А еще я приготовила клюквенный соус и три пирога. У нас будет турнепс, сладкий картофель, миндаль, свежий горошек, похожий на маленькие изумрудики, и домашние булочки. Для нас с тобой — сливовый бренди, а для Карлы — диет-кола. Я купила «Уайт рашн», по которому, как сказала продавщица в супермаркете, все сходят с ума. Вот и все. Ну, мы готовы, если готова ты.
— Я вовсе не это имела в виду, и ты это прекрасно понимаешь, Долли, черт тебя побери!
— О нет, Ариэль. Если хочешь знать, как ты выглядишь, у тебя за спиной есть зеркало. Мы подождем, времени у нас предостаточно.
— Не могу, — прошептала Ариэль.
— Можешь, можешь. Все, что тебе нужно — просто обернуться и посмотреть. Рано или поздно, тебе придется это сделать, так почему бы не покончить с этим сейчас? Завтра День Благодарения. Подумай, за сколь многое тебе надо быть благодарной! Перестань думать только о себе. Все получилось, тебе сделали пластическую операцию. Этой ужасной болезни больше нет, все позади. Ты продолжаешь жить, и жизнь будет прекрасной. Поверь в это — и станешь совершенно свободна.
— Тебе легко говорить, — бросила Ариэль. — Карла, насколько все плохо?
— Ты красива, как и прежде, как всегда. Красота, Ариэль, в глазах того, кто смотрит. Ты сама твердишь мне об этом по три раза в неделю. Я очень огорчусь, если ты меня обманывала. Ты добрая, щедрая, заботливая и сама об этом знаешь. Это не скроешь. Радуйся тому, что жива и здорова. Подумай о людях, которым не так повезло. Господь улыбнулся тебе, Ариэль, так что не говори ерунды. Обернись — покончим с этим сейчас и поедем домой. И, черт возьми, убери эти дурацкие волосы с лица. Ты похожа на дикарку.
— Я это сделаю… посмотрю… когда приеду домой.
— Нет. Тебе нужно сделать это сейчас. Давай, Ариэль, или я уйду, а тебе придется самой готовить индейку. Кстати, и домой доберешься сама.
— Долли, почему ты так поступаешь со мной? Неужели у тебя нет ни капли сострадания? Я тебя выгоню, как только мы вернемся домой.
— Это не пройдет. Или ты смотришь в зеркало сейчас, или возвращаешься домой одна. А выгнать меня не сможешь, потому что я уволилась еще вчера и нахожусь здесь только по доброте душевной. Уезжаю сразу после Дня Благодарения. А что касается твоего вопроса, то сострадания у меня на всех хватит. И у Карлы тоже. Ну же, Ариэль!
— Ладно…
Ариэль повернулась, одновременно убрав с лица густые пряди волос. Вздох, вырвавшийся из груди, был таким громким, что обе женщины, не спускавшие глаз с подруги, вздрогнули. Когда та застонала, они стиснули пальцы, но не двинулись с места.
— Ну да, на лбу небольшая дырка, — сказала Долли. — Но ее можно прикрыть челкой. Складку у левого глаза нетрудно скрыть гримом. А ту, что на подбородке, назови шрамом. Вообще-то это даже пикантно. Дырочку на щеке можно считать ямочкой. Хирург сказал, что складка у уголка рта исчезнет через шесть недель. Шрамы со временем станут незаметными. Ариэль, ты жива! У тебя столько всего! Будь благодарна, что все не так уж плохо.
Подруги были правы, и Ариэль это знала. Они любили ее и заботились о ней. Она вела себя эгоистично и это тоже понимала. Ко всему придется привыкать. Ариэль повернулась и улыбнулась. Искренне, а не наигранно, сказала:
— До этой минуты я и понятия не имела, как много вы обе для меня значите. Спасибо, что пришли. Без вас я, наверное, не справилась бы. Извините, я была такой…
— Плаксой, хочешь сказать, — усмехнулась Долли.
— Думаю, вполне могу это пережить. Поедем домой и займемся индейкой. Карла, ты действительно приготовила булочки? Я и не подозревала, что ты умеешь готовить.
— Я и не умею, это мой первый опыт. Боюсь, мои булочки похожи на хоккейные шайбы.
— Ну и что?
* * *
Ариэль сидела на краю кровати, чувствуя неимоверную усталость. Представление, разыгранное ради Долли и Карлы, занявшее несколько часов, пожалуй, достойно «Оскара». Она опустилась на постель и зарыдала в подушку. Сейчас она одна, в своей комнате, за запертой дверью. Сейчас можно колотить в стену, бить посуду, выть, ругаться, проклинать — все, что хочется. Хотелось плакать. Плакать не о случившемся, не о пережитом, а вообще обо всем плохом, что было в жизни. Теперь Ариэль могла себе позволить роскошь лить слезы, ведь не имело никакого значения, станут ли глаза красными и опухшими. Камеры не будет ни завтра, ни послезавтра. Мне бы хотелось… В одно мгновение она вскочила с постели. Потянулась за ручкой, висевшей на цепочке рядом со свитком из листков с желаниями, и принялась строчить. Мне бы хотелось снова быть замужем за Феликсом. Мне бы хотелось найти Феликса. Мне бы хотелось, чтобы он помнил меня, любил, разыскивал, чтобы он сказал: все это неважно. Мне бы хотелось снова пережить то удивительное, особенное чувство, которое я испытала в тот день, когда мне было шестнадцать, и мы тайком поженились в Тихуане. Мне бы хотелось… О Феликс, где ты?
