Флорина с двумя детьми поместилась на самой дальней кровати, рядом с ней – Эммелина и Маргарет, дальше – Ханна и Абнер, шептавшиеся до поздней ночи, чем резко отличались от своих соседей-фермеров из-под Огасты. Бывшие фермеры беспокойно ворочались и вертелись втроем на кровати, но, как и в дороге, не говорили ни слова. За ужином они кое-что о себе рассказали и теперь, вероятно, считали, что незачем тратить энергию на болтовню – разумнее поберечь ее до прибытия в Лоуэлл. На пятой, крайней, постели спал кучер. Его храп поражал своей мощью и еще больше – нерегулярностью всплесков. Почти каждый раз, когда Эммелине кое-как удавалось свыкнуться с мыслью, что она далеко от дома и лежит на опасной высоте в нескольких футах от пола, трубный раскат, раздававшийся из угла, снова и снова выводил ее из дремоты. И все же, согревшись теплом уютно устроившейся у нее под боком Маргарет, она в конце концов тоже крепко заснула.
Второй день пути дался еще тяжелее, чем первый. Синяки и натертости не прошли за ночь, и почти сразу же Эммелина почувствовала, что сидеть ей, пожалуй, больнее, чем прошлым вечером. Кроме того, утомляла по-прежнему жавшаяся к ней Маргарет. Она вела себя странно: скорее не как нуждающийся в любви ребенок, а как неразумный зверек, слепо пытающийся укрыться от опасности. Она, без сомнения, понимала речь Эммелины, сама, однако, не говорила ни слова. А когда Эммелина пыталась пошевелиться или просила ее привстать на минутку и дать хоть чуть-чуть размять ноги, вцеплялась с удвоенной силой.
– Тебе не трудно с ней, Эммелина? – спросила наконец Ханна.
– Нет, только немножко неудобно.
– Так в чем же дело? Отдай ее матери, – отчеканила Ханна, даже не сочтя нужным понизить голос.
– Да, я, наверное, так и сделаю – ненадолго.
В ответ Маргарет просто вцепилась в нее.
– Она не хочет уходить, – сказала Эммелина шепотом.
– Ничего не поделаешь. Придется.
Но Эммелине некому было объяснить это. Флорина спала, а Маргарет и не думала ослаблять хватку. Выждав немного, Ханна громко сказала:
– Послушайте, мисс! Возьмите ребенка. Моя племянница больше не может держать вашу девочку на коленях.
Флорина открыла глаза и, с трудом сдерживая слезы, пустилась в пространные извинения, сбивчиво бормоча, что у нее и в мыслях не было причинить неудобство. Ей просто казалось, что Эммелина сама с удовольствием возится с маленькой. Потом, обратясь к Маргарет, она злобно прикрикнула:
– Быстро иди сюда! И не смей больше мешать добрым леди! Маргарет даже ухом не повела, но, когда Ханна, низко склонившись к ней, строго сказала: «Сейчас же иди к маме, девочка!» – сразу вскарабкалась к матери на колени и даже не обернулась на Эммелину.
А у той впервые после отъезда из дома на глаза навернулись слезы.
– Послушай-ка, Эммелина, – тихо сказала Ханна. – В Лоуэлле – сама увидишь – очень много людей… и всегда много таких, кому хочется выклянчить помощь, хотя ты их и знать не знаешь.
– Что же с ней будет? – спросила шепотом Эммелина. – Что будет с ними со всеми? У них ведь никого в Лоуэлле, а она хочет пойти работать.
– Какая уж там работа с тремя детьми на руках? Эммелина поведала тетке о планах Флорины.
– Через неделю она окажется на улице, – мрачно сказала Ханна. – На фабриках нет работы для пятилетних, и я что-то не слышала о пансионах, куда соглашались бы брать детей. Ведь так, Абнер?
– Что – так? – Как обычно, он имел вид свалившегося с луны.
– Ты видел на фабриках пятилетних детей?
– Что? Пятилетних? Да нет, пожалуй.
– С какого возраста дети могут работать?
– Ну-у, – начал медленно Абнер, – самые младшие – это, конечно, съемщики бобин. Им лет по десять, пожалуй, а то и по двенадцать.
В дилижансе сделалось очень тихо. Слышала ли Флорина, что сказал Абнер? Во всяком случае передавать ей это не нужно. Изменить уже ничего нельзя: они вот-вот въедут в Портленд.
Сельский пейзаж сменился городским. И серенькое небо было под стать большим уродливым серым домам (многие выше самой высокой мельницы в Файетте). Копыта лошадей громко цокали. И по звуку можно было подумать, что дорога, по которой они едут, – каменная.
Страх, затопляя все тело, вытеснил ощущения боли и неудобства. Легкие сжались – и стало трудно дышать. Рот раздирала зевота. За каждый глубокий вздох приходилось бороться, и все, кроме этой борьбы, казалось уже нереальным.
Подкатив к станции, дилижанс остановился; и секунду спустя дверь распахнулась. В проеме виднелся еще один серый дом, а совсем рядом – кусок черной каменной мостовой. Вот об нее и стучали так громко копыта, подумалось Эммелине. Дома заслоняли небо; шли люди.
Они были совсем не похожи на тех, кого она знала раньше. Но чем, кроме лучшей одежды, они отличались, определить было трудно.
Флорина с детьми уже выбралась из дилижанса, и Эммелина оказалась ближайшей к двери. Кучер протянул руку, чтобы помочь ей выйти; она было уже приготовилась, но неожиданно колени у нее подогнулись, в глазах почернело, и она покатилась куда-то вниз.
Когда сознание вернулось, она лежала на камнях мостовой, под голову было подсунуто что-то мягкое. Открыв глаза, она сразу увидела Ханну. Абнера рядом не было, зато какие-то чужие люди, обступив, с любопытством разглядывали ее. Ханна настойчиво просила их разойтись, объясняя, что девочке нужен воздух. Но Эммелине уже нетрудно было дышать. А шевельнуться она не могла – просто от слабости. Две склонившиеся над ней женщины отошли в сторону, и она вдруг увидела огромный, крытый холстиной фургон, стоявший, чуть не перегораживая дорогу, позади дилижанса. Возница, держа в руках вожжи, сидел на козлах, а какая-то девушка у него за спиной как раз карабкалась вверх. Стоявший на мостовой человек подал ей сундучок, и почти сразу она исчезла в похожем на черную пасть проеме.
Эммелина попробовала сесть, но не смогла; она была еще слишком слаба. Люди, глазевшие на нее, разошлись, и теперь она увидела джентльмена, стоявшего возле фургона и разговаривавшего с одной из девушек, в то время как другие, выстроившись цепочкой, ждали своей очереди. Чуть ли не каждая была с сундучком, похожим на Эммелинин, а одна держала в руках чемодан – изящный, с металлическими заклепками. Джентльмен, беседуя с девушкой, записывал что-то в большую черную тетрадь, которую держал на сгибе локтя.
Вдруг до Эммелины дошло, что одна из стоящих в очереди – Флорина, оставившая детей на обочине дороги. Маргарет, сидевшая по-индейски, держала на руках малыша; Бернард с пальцем во рту стоял рядом. Флорина к ним даже не оборачивалась, как будто хотела убедить человека с тетрадью, что они не имеют к ней отношения.
Ханна помогла Эммелине сесть. Джентльмен, делавший записи, кивнул, и девушка, с которой он только что разговаривал, влезла в фургон. Через одну после нее была Флорина. Когда подошла ее очередь, она сразу выступила вперед и заговорила, а джентльмен принялся делать записи в тетради. Но в этот момент пятилетний Бернард, бросив младших, подбежал к матери и принялся тянуть ее за юбку. Джентльмен посмотрел на него, глянул на двух других малышей у дороги, перевел взгляд на Флорину, которая продолжала безостановочно говорить, явно еще надеясь отвлечь внимание от детей, и отрицательно покачал головой. Увидев это, Флорина в отчаянии заметалась и попыталась упасть перед ним на колени.
