— Конечно-конечно, мне самому интересно проверить ее действие, прежде чем я получу патент от наших въедливых столичных медиков.
Доктора говорили между собой так, словно ни Сони, ни Мари, ни молчаливого слуги по имени, кажется, Люсьен в комнате не было. Но пациентке хирурга, видимо, было не до того. Она вся внутренне сжалась — переживала то, что ей предстояло. А Соня решила и не напоминать о себе. В конце концов, она всего лишь зритель.
Вообще зачем ей это понадобилось — присутствовать на операции? Себя, что ли, проверить? Насколько она выдержанна, насколько может управлять собой… Или ее привлекает медицина?
Нет, чего уж выдавать желаемое за действительное. Такой, как ее далекие прабабки, Софье не стать.
И медицина, откровенно говоря, вовсе Соне неинтересна. Ей бы что-то повеселее. Куда-то ехать, что-то такое необычное делать… Участвовать в захватывающих дух приключениях…
Ах да, не женское это дело! Но кто ей может в том помешать? Общество ее осудит? Но здесь, во Франции, Соня ни к какому обществу не принадлежит. За все время к ней никто не наведался с визитом. Да и она сама никуда не выезжала.
По сути дела, она — такой же изгой, как этот внезапно разбогатевший доктор. Может, им в таком случае объединиться? Но, кажется, подобная мысль не приходит ему в голову. Он совершенно перестал Соню замечать, как только вплотную занялся Мари. Теперь он рисует карандашом какие-то линии на лице бедняжки, которая, кажется, умирает от страха, как бы она внешне ни храбрилась.
Между тем Шастейль налил в небольшой стеклянный сосудик некой темно-коричневой жидкости и подал ее Мари:
— Выпейте, милочка. Благодаря этому боль будет переноситься не так тяжело.
Мари покорно выпила и невольно оглянулась на Соню.
— Я здесь, — ободряюще улыбнулась та. — Красота требует жертв, не так ли?
Бедняжка затравленно кивнула.
— Все будет хорошо, — сказал граф, на глазах сбросивший расслабленно-разнеженную маску, которую он считал обликом аристократа, и превратившийся в собранного делового врача. — Ну что ж, княжна, благословите.
Люсьен по его знаку повязал Мари на грудь салфетку и откинул ее голову на спинку стула.
Соня посмотрела на металлические щипцы — как она поняла, для удаления зубов — и почувствовала, что сердце ее ухнуло куда-то вниз, а во рту появился неприятный вкус. И это при том, что свои экзекуции хирург собирался производить вовсе не над ней! Потому Соня поспешно сказала:
— Если не возражаете, я, пожалуй, пройдусь по вашему дворцу, осмотрю его.
— С удовольствием бы сам проводил вас, — не оборачиваясь, пробормотал Шастейль, склоняясь над стулом с сидящей Мари, — но, думаю, Лион справится с этим не хуже.
Закрывая дверь. Соня услышала мычание, которое невольно издала Мари, и успокаивающий голос врача:
— Потерпите, милочка, ничего не поделаешь.
К сожалению, без боли никак не обойтись.
Соня быстро закрыла толстую дубовую дверь, ругая себя за трусость. Она так хотела посидеть рядом с Мари, чтобы успокоить ее, помочь перенести боль, но поняла, что еще немного, и Шастейлю придется заниматься уже ею. Она поспешила прочь от этой… пыточной камеры и едва не налетела на склонившегося в поклоне слугу по имени Лион.
— Вашему сиятельству что-нибудь угодно?
— Покажи мне комнатку поменьше, где есть кресло и небольшой столик, и принеси бокал того прекрасного вина, что ты подавал недавно. Я поняла: врача из меня не получится, даже если я очень этого захочу. Кстати, тебе не приходилось помогать своему хозяину при операциях?
Слуга чуть заметно улыбнулся.
— Один-единственный раз, и он же последний.
Самым постыдным образом я упал в обморок.
— А я поспешила уйти до того, как это случилось, — доверительно сообщила ему Соня.
— Я могу проводить госпожу в библиотеку, — предложил Лион.
— Хорошо. Для меня это будет самым удобным местом.
Слуга принес поднос с бутылкой вина и бокалом, сушеной дыней и засахаренной сливой, поклонился и исчез, а Соня, отпив глоток вина, стала просматривать стоявшие на полках книги. Их было много. Для любящего читать — море наслаждения, а для хозяина наверняка книги стоили целое состояние.
Она взяла наугад небольшой томик с золотым обрезом. Это оказались стихи на немецком языке. К счастью, Соня знала его чуть не в совершенстве, во всяком случае, изъяснялась на нем совершенно свободно. Однако фамилия поэта Соне ничего не говорила:
Гете. Должно быть, она просто невежественна, если до сих пор ничего не слышала о нем. Наверняка он знаменит, и, возможно, в Германии его знает каждый. Интересно, любит ли его Шастейль?
Но книга оказалась даже неразрезанной, так что Соне пришлось воспользоваться ножом для разрезания бумаги, который она нашла здесь же, на огромном письменном столе, стоявшем слева от полок, у окна.
В самом деле, каким образом хозяин приобретал все эти книги? Подбирал по вкусу или просто закупил все то, что считалось модным, в том числе и этого Гете?
Соня усмехнулась. Она пытается хотя бы за глаза новоявленного графа уязвить, в то время как сама пропустила так много в своем образовании. Если представить ее знания в литературе, не говоря уже о других науках; в виде некоего полотна, оно окажется все в дырках — пробелах невежества.
Как, ты прошла? А я не поднял глаз;
Не видел я, когда ты возвратилась.
Потерянный, невозвратимый час!
Иль я ослеп? Как это приключилось?
Но я могу утешиться пока,
И ты меня охотно оправдаешь.
Ты — предо мной, когда ты далека,
Когда вблизи — от взора ускользаешь.
Время за чтением пролетело незаметно. Когда Соня пришла в себя, ей показалось, что она слышит голоса. А потом и вправду дверь в библиотеку открылась. На пороге показался все так же, как в начале ее визита, разодетый граф, словно совсем недавно он не занимался многотрудным делом хирурга.
Соня поспешно вскочила — собственно, а вскакивать-то было зачем? — и спросила его:
— Ну, как все прошло?
— Великолепно!
— Я могу пройти к Мари?
— Нет. Она спит. Мне пришлось дать ей двойную дозу опия — любое терпение имеет свои пределы.
Хотя такой мужественной женщины я еще не встречал. Как она к вам попала? Вы знаете, кто ее родители?
— К своему стыду, я даже не знаю ее фамилию.
Мне известно лишь, что девушка — сирота, воспитывалась в приюте при каком-то монастыре. Люди ее не слишком любили…
— Я догадался. Что поделаешь, человек так устроен: на красоту ему нравится смотреть куда больше, чем на уродство…
Он сел в кресло напротив Сони.
