Бригит серьезно смотрела на меня, и я прикусила язык, чтобы не сказать лишнего, пока не пойму, что происходит на самом деле. Все это начинало напоминать западню, и мне отчаянно хотелось под каким-нибудь предлогом встать и незамеченной исчезнуть из комнаты.
— Она согласна жить при дворе, — торопливо вставил отец, — и тебя не придется никуда отсылать. И мы все, вероятно, сможем многому научиться у нее.
— А что будет с Катбадом? — спросила я, недоумевая, как поладят друг с другом пожилая римская матрона и молодой кельтский жрец.
— Катбад был очень полезен нам в последние годы, — ответил мой отец, слегка хмурясь. — Надеюсь, он останется с нами при дворе. Но теперь тебе следует учиться другому. — Он медленно крутил на пальце кольцо матери, подыскивая слова. — Сейчас тебе нужна женщина, воспитанная госпожа, которая поможет тебе подготовиться к исполнению обязанностей королевы, имеющей собственный двор. Она должна научить тебя латыни, этикету, чтению и письму…
Он замолчал и посмотрел на Бригит, надеясь на ее поддержку.
— Есть много важных вещей, которые следует знать о большом дворе, Гвен, — ласково сказала она. — О них мы здесь даже не думали.
— Но я не хочу жить при большом дворе, — медленно сказала я, поднимаясь. — Мне никогда не хотелось уезжать из Регеда. Регед — мой дом, моя родина, мой мир. Я здесь родилась и здесь хочу жить. — Я начала расхаживать по комнате, и это немного помогало преодолеть ощущение того, что я запутывалась в чем-то невидимом.
— Тут мой народ, и я — его будущая королева, — кипела я, с жаром защищая титул, которым наградил меня в детстве Кевин. — И мне не нужен латинский, чтобы разговаривать с ними. Большинство наших подданных вообще не знают латыни.
Отец и Бригит молчали, и их молчание давило на меня, поэтому я повернулась и снова уселась на скамью.
— Кроме того, я никогда, никогда не научусь есть лежа!
При таком заявлении бровь моего отца полезла вверх, и, наклонившись ко мне, он с серьезным видом пообещал, что этого не будет никогда.
Затем последовали обсуждения, нужно ли монархам знать латынь для управления государством и дипломатии и как должен быть подготовлен Регед, чтобы занять свое место в планах верховного короля, и мне стало ясно, что все уже решено без меня. Я почувствовала себя лисенком: сердитым, негодующим и совершенно не желающим быть прирученным.
Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.
Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, — твердила я себе, — вот вернется Кевин, и мы все исправим».
Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.
В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.
— Туники, особенно туники ярких расцветок, — твердо заявила она, — носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.
Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
— Приличные вещи мы используем, — жизнерадостно сказала она, — а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, — там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
— Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
— При изысканных дворах спят на полотняных простынях, — заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
— Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? — спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
— Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, — вздохнула она. — В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.
К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.
Меня при разговоре не было, но, когда он крупными шагами вышел из комнат моего отца с гневным выражением на красивом лице, я была в зале.
— Плохо, когда дочь кумбрийца учится только римским обычаям, — бросил он коротко, зло посмотрев сначала на Лавинию, потом на меня. — Придет день, когда ты пожалеешь об этом, девочка, помяни мое слово.
