Я с трепетом ждала, когда последние гуляки соберутся возвращаться в город. Боясь остаться в одиночестве, я присоединилась к ним, поющим и орущим, несущим к очагам только что зажженные факелы.
Сейчас я исступленно молила: «Кевин, пора! Ты должен появиться прежде, чем мы дойдем до каменных домов, из которых я никогда не смогу исчезнуть незамеченной».
Я нетерпеливо обшаривала взглядом лица всех, мимо кого мы проходили, но видела вокруг только обычных людей, веселых и добродушных. Они могли жить как им хочется. На них не лежал груз королевских обязанностей.
Когда наконец последние участники праздника угомонились, я медленно пошла в спальню; пребывая во власти растерянности и неверия. Кевин не пришел, и какой-то частью своего сознания я понимала, что он не появится никогда. Это понимание леденило душу и туманило глаза, и я устало тащилась по коридору без надежд, желаний, полностью безучастная к будущему.
Бригит откинула одеяла на кровати и начала помогать мне раздеваться, сонно говоря о завтрашнем майском танце. Когда она складывала шелковый пояс, колокольчики звякнули в последний раз. Все мои мечты рухнули в этом легком серебристом звуке, и долго сдерживаемая скорбь прорвалась в отчаянном рыдании.
— Что, Гвен, что случилось?
Не дожидаясь ответа, она обняла меня, дав моему горю излиться в потоке слез и порывистых всхлипываниях. Она внимательно слушала, укачивая меня, как мать укачивает дитя, пока я облекала в слова свои страхи, вину и раскаяние из-за ухода Кевина и все надежды, которые я питала в течение долгих месяцев с той поры.
— Он ведь никогда не вернется ко мне, правда, Бригит? — шептала я, обессиленная от слез и отчаяния.
— Похоже на то, Гвен, похоже, — ответила моя подруга, по-прежнему прижимая меня к себе. — Тебе надо перестать верить в то, что он жив, потому что он, конечно, ушел навсегда, как если бы умер.
А ты должна продолжать жить и сама строить спою жизнь.
Я устало представляла себе дни, наполненные аккуратными маленькими стежками и красивым бельем, И годы, проведенные в покорном сидении у очага. Мне не верилось, что от меня ждут смирения пополам со скукой, которыми хотели заменить настоящую жизнь.
Но, Бригит, безусловно, была права, и к осени я забыла обо всем, кроме воспоминаний о своей мечте. Да и Лавиния заставляла меня делать слишком многое, чтобы можно было горевать об утраченной свободе, и я не осмеливалась думать ни о прошлом, ни о будущем. Только иногда ясной, летней ночью, когда звезды паутиной раскидывались в северном небе, я вспоминала поездку домой из святилища и любовь, которой не случилось.
В течение следующего года жизнь при дворе Регеда была безмятежной, вялой и скучной. Я жила с домочадцами в большом доме в Карлайле, усердно изучая латынь, аккуратно вышивая и время от времени решая арифметические задачки. Последнее основывалось на знаниях, полученных от Катбада, и немало озадачивало Винни. Может быть, это являлось единственной причиной, по которой я получала удовольствие от занятий.
К нам и вправду зачастили королевские особы, особенно после подписания договора Артура с Уриеном. Большинство наших гостей были королями, ищущими жен для себя, своих сыновей и иногда даже для внуков. Изредка появлялись и женщины, заботливые матери или сестры, оценивающие меня и мое окружение даже тогда, когда болтали о пустяках. Однако в основном мужчины приезжали одни.
Иногда, если погода была хорошей, а обстановка подходящей, и отец чувствовал, что я могу научиться чему-то полезному, он брал меня с собой в деловые поездки. Я радовалась возможности уехать из Карлайля, и мне нравилось наблюдать, как наши северные соседи относятся к политике. Это занятие было, конечно, куда более серьезным, чем вышивание, и я пыталась научиться различать разные диалекты, чтобы улавливать оттенки дипломатических переговоров.
Винни, почувствовав, что окончательно надела на меня узду, завела разговоры о церкви. Когда-то в Карлайле был большой приход, и обветшалое здание, построенное римлянами специально для отправления святых обрядов, стояло полуразрушенным, но, тем не менее, это была церковь. Моя воспитательница начала прилагать усилия, чтобы оживить интерес к церкви не только среди местных жителей, но и среди самих церковников. Она рассылала деревянные таблички с нацарапанными на них письмами, прося, умоляя и уговаривая любого священника, о котором хоть раз слышала, и в конце концов была вознаграждена письмом из Лондона, в котором говорилось, что из монастыря святого Ниннана в Карлайль будет прислан епископ для выполнения обязанностей духовного пастыря агнцев. Я никогда не считала христиан овцами, а священнослужителей их пастухами, но Винни заверила меня, что в Риме именно так и делается.
После того как она пообещала, что в будущем это меня ни к чему не обяжет, я согласилась сопровождать ее на празднества, связанные с приездом епископа. Я надеялась, что им будет отец Брайди, монах-пикт, которого мы приютили в Лох-Милтоне, но епископ оказался худым, недовольным человеком, который злился на весь мир, а на женщин смотрел так, будто они и вовсе не существовали. Я не могла не удивляться, почему одни христиане относились с любовью и заботой к своим ближним, тогда как другие постоянно осуждали их и были весьма неуживчивы. Ответа, похоже, найти было невозможно, и в конце концов я поблагодарила Винни за заботу о моей душе, после чего старалась держаться подальше от ее религии.
Винни была убеждена, что женщины должны жить и работать в своем изолированном мирке, и я обнаружила, что все больше и больше погружаюсь в ту трясину, которую она называла «женской половиной». Она была настолько оторвана от жизни двора, что я часто не знала, кто у нас в гостях или когда приехал. Именно поэтому, не будучи предупрежденной, я вошла в зал и увидела на почетном месте, рядом с моим отцом, Мерлина.
Поспешно поклонившись, я заняла свое место по другую сторону от короля, гадая, что же привело в Регед королевского мага. По крайней мере, войну начинать в этом году было слишком поздно.
Наблюдая за главным жрецом, я вспоминала замечание Кевина, что его следовало бы назвать совой. Молчаливый, немигающий и все знающий, он даже тень отбрасывал, похожую на тень этих беспощадных ночных хищниц.
Я радовалась, что отец сидит между нами, поскольку не имела ни малейшего представления, о чем можно говорить с таким гостем, а по его сдержанному отношению подозревала, что и ему не особенно хочется общаться со мной.
Но еще больше я удивилась, увидев его в комнате, где решались государственные дела, когда, по просьбе отца, пришла к нему после обеда. Я сказала было, что приду попозже, но отец остановил меня.
