И это помогло… до некоторой степени. К несчастью, холодная жидкость, попав на горячий металл, что-то нарушила в механизме. Вращение замедлилось, но птица принялась раскачиваться так угрожающе, что Рен поспешно отскочил подальше. По крайней мере она больше не изрыгала пламя, хотя часть парафина еще не догорела. Но Рену требовалось что-то, чтобы застопорить шестерни и остановить мерзкую штуку, которая с тревожащей скоростью теряла свои части, превращавшиеся в летающие снаряды и угрожавшие жизни гостей Калли.
К сожалению, он оставил трость в нише. Хотя… черное дерево, скорее всего, превратилось бы в угольки.
Что-то металлическое и длинное…
Но тут сквозь облако дыма Рен заметил гиганта в огромном белом фартуке. Он появился из толпы на другом конце комнаты. Повар.
Одним движением руки гигант извлек откуда-то длинные ножи и молниеносно метнул их один за другим.
Ножи ударили в грудь птицы, прямо в демонический механизм. Но хотя были брошены с нечеловеческой силой, всего лишь оставили вмятины в металле и упали на пол.
Рен подкатился под огромное, готовое разрубить его крыло и схватил один из ножей. Не шпага, но вполне сойдет.
Но куда бить?! Ножи уже доказали свою полную бесполезность.
Но тут он увидел ее, дыру на спине, где не было перьев. В проеме виднелся механизм, словно прикрывавшая его панель отлетела.
Конечно, не так-то это легко.
Рен вздохнул. Он был совершенно уверен, что будет выглядеть глупо.
Но он все же отступил, выжидая случая…
Теперь птица вертелась неравномерно, со скрипом и стонами. Рен продолжал выжидать. Рано… пора!
Он прыгнул вперед, увернувшись от треугольника скорлупы, болтавшегося на уровне пояса, схватился за раскрытый клюв птицы и, опершись на него, пролетел над крылом. Правда, получил удар в больное бедро, но оказался там, куда метил, на спине огромной птицы.
Горячий металл зашипел под рукой, но Лоренс, игнорируя жгучую боль и приподнявшись, чтобы уберечь пах от ожога, уставился в весьма сложный механизм с большими стальными шестернями. Оставалось надеяться, что длинный нож остановит их вращение раз и навсегда.
Высоко подняв оружие обеими руками, он с силой вонзил его в массу раскаленного металла.
Птица затряслась, отбросив Рена на пол. Он сел и начал отползать, помогая себе руками и не отрывая глаз от агонии устрашающего механизма. Феникс со скрежетом сделал полуоборот, прежде чем остановиться. Колесо тележки ударилось о носок сапога Рена, словно приветствуя его. О да! Так же абсурдно, как и его опасения.
Гости разразились овацией.
Рен встал, морщась от боли в бедре, и решил не трудиться отряхивать дымящуюся опаленную одежду, но чьи-то руки немедленно сделали это за него.
Когда с него стащили плащ и жилет, он вдруг осознал, что все это горело. Но тут еще кто-то сорвал с него тлеющую маску. Он в ужасе отпрянул.
— Ты горишь, парень!
Рен уставился в странно знакомые голубые глаза.
Высокий мужчина, танцевавший с темноволосой женщиной, тот самый, что прятал лицо от Рена…
«Саймон…»
Голубоглазый мужчина снял маску и протянул руку:
— Здравствуй, Рен.
Рен отпрянул, не желая верить своим глазам. Хотя знал, на что они способны.
— Ты посмел прийти сюда? Тайно? В мой дом?
Саймон открыл рот, возможно, чтобы объяснить такое гнусное вторжение в жизнь Рена, в уединение, обещанное ему. Обязательство было нарушено ради того, чтобы они могли появиться здесь и смотреть на дело рук своих…
Ярость была такой свирепой, такой внезапной, что Рену показалось, будто самый воздух бального зала отравлен. Он окружен. Окружен прошлым. Почему его не хотят оставить в покое?
Боль и предательство, муки и потери — все это боролось в нем, словно стая диких собак, грызущих друг друга.
Он не мог дышать под давящим грузом воспоминаний, свежих и живых, словно все произошло лишь вчера, и ясно говоривших о том, что ему никогда от них не избавиться…
Легкие горели, сердце колотилось, внутренности сворачивались узлом. Нужно немедленно убираться отсюда.
Убираться ко всем чертям.
Изнемогая от тревоги, Калли наблюдала за происходящим. Когда первый пылающий комок парафина пролетел по воздуху, она инстинктивно метнулась к Атти и успела оттащить ее и артистично падающую в обморок Айрис.
Как только опасность миновала, она выпустила своих подопечных и помчалась к Рену, увидев его тлевшую сожженную одежду и боясь, что он тоже загорится, прежде чем она успеет добежать. Думая только об опасности.
Однако первым к Рену подбежал незнакомый мужчина и стащил с него одежду и дымящуюся маску.
Но ярость Рена была такова, что Калли замерла на полдороге. Изуродованное лицо исказилось бешенством почти до неузнаваемости.
Она увидела, как муж повернулся, раз, другой, и ледяные синие глаза обвели толпу гостей.
О нет!!!
Большинство жителей деревни впервые видели его лицо.
— «Пожалуйста! — мысленно молила она людей. — Пожалуйста, не будьте глупыми!»
Но это все равно, что просить рыбу не плавать. Да и разве можно их осуждать? Ведь в ту памятную ночь, увидев его, она реагировала точно так же.
И все же она слышала охи и ахи, выражения брезгливости и отвращения. Видела, как люди морщатся, отворачиваются, видела ужас и жалость на лицах, что для Рена было еще хуже.
Она чувствовала, как каждый вздох, каждый взгляд, каждая гримаса были для него, словно стрелы, направленные в сердце. Удары словно сыпались и на нее.
Рен снова повернулся, и на этот раз его оскорбленный, бешеный, потрясенный предательством взгляд упал на стоявшую неподалеку горстку Уортингтонов.
Конечно, отец выбрал самый неподходящий момент, чтобы неловко рассмеяться и похлопать Каса и Полла по плечам.
— Настоящее безумие Иванова дня!
Рен окатил ее отца всем бешенством и обидой, горевшими в его душе и глазах.
И тут открыла рот Айрис.
«Нет, мама, только не сейчас!»
— «Двенадцатая ночь»! — восторженно воскликнула Айрис. — Акт третий, сцена четвертая!
— Убирайтесь!
Рен поднял руку и показал на дверь:
— Вон. Из. Моего. Дома. Немедленно!
— О нет! — ахнула Калли, выступая вперед. — Дорогой, они не хотели ничего плохого!
Муж тут же накинулся на нее, хотя Калли понимала, что сейчас его ослепили эмоции, которым не было названия!
— Ты! — прошипел он, обводя рукой дымящийся, обугленный и разоренный бальный зал. — Как ты вообще можешь смотреть на них после того, что они сотворили?
Калли оцепенела.
— Потому что они — моя семья, — тихо ответила она.
