сумерках, дойти до дерева-дозорного; под ногами ее скрипела усеянная темно-серым камнем береговая полоса, и ей казалось, будто она идет по Дрожащему Пути, что ведет к воротам Асгарда. По пути внимательно смотрела под ноги, благо было еще достаточно светло, и нашла три темных, красноватых кусочка янтаря. Зажала их в руке с успокоительным чувством – она идет верной дорогой, не отклоняясь от пути Фрейи.
У нее теперь часто бывало такое чувство, будто ноги ее ступают по земле, а голова находится высоко в небе, выше облаков. Вокруг нее гремит гроза, сверкают молнии, и сам Тор, стоя в колеснице, запряженной белыми козлами, мчится вдогонку за турсами, чтобы метнуть в них свой не знающий промаха молот. За последнее время она узнала так много, что это знание не помещалось в голове. Миновало чуть больше половины месяца с тех пор, как она покинула истертые тысячами ног причалы вика Бьёрко – но за эти дни она прожила сотни, тысячи лет. Прожила их вместе с Фрейей и узнала о мире, может быть, больше, чем следует знать простому смертному.
Раньше, пока Снефрид было известно лишь то же, что и всем, она представляла себе Одина седобородым стариком, в синем плаще, под которым больше ничего и не видно, в серой шляпе, надвинутой на глаза, чтобы спрятать отсутствие правого глаза, с двумя воронами на плечах и двумя волками у ног. Теперь-то она знала, что он не такой. Что Один может быть каким угодно, может быть мужчиной зрелых лет или совсем молодым. С волосами светлыми или темными, с глазами любого цвета – причем будет казаться, что у него два здоровых зорких глаза. Облик его таков, что женщине было бы приятно его увидеть – такая мысль у нее мелькнула, и она сама испугалась. Здесь, на этом островке, Один казался слишком близким, чтобы стоило тревожить его даже мыслью. Так и виделось, как Бог Пути стоит на возвышенности, на том месте, где сейчас несет дозор кривое дерево, и долгим взглядом смотрит в морскую даль, а ветер рвет с его плеч серый плащ, и во́роны вьются над его головой, борясь с ветрами. Он никого не ждет, ни о чем не тоскует, ни о чем не сожалеет, а лишь вглядывается во вселенную и в глубины собственной души, оставаясь на месте и все же продолжая свой бесконечный путь… А на груди у него огромный шрам от копья – сам вид этого шрама ясно скажет о его божественной природе, ибо никакому человеку такого удара не пережить. Любой человек, получив такой удар в грудь, будет мертв, и шрам этот служит и знаком, и вместилищем сути Одина как бога, живущего на грани смерти.
Раньше каждое из сказаний о богах существовало для Снефрид само по себе, и казалось, их можно рассказывать в любом порядке. Теперь же они выстроились перед ней в ясной, довольно прочной последовательности. Один не с самого начала был верховным владыкой Асгарда – до него это место принадлежало Тюру, Хёниру, Ньёрду. Каким образом Один водворился на нем, Снефрид пока не знала. Но больше ее занимали мысли о том, как Один отнял у Фрейи часть власти над кольцом жизни и смерти. При ней каждый смертный проходил свой жизненный круг, ненадолго поселялся в ее палатах, называемых Многоместный Чертог, чтобы вскоре вновь возродиться в телах своих потомков. Новый Отец Павших положил этому конец – не для всех, но для многих. Один принес в мир мертвых разделение на достойных Валгаллы и на тех, чья участь – мрачная обитель Хель. Те и другие лишены возрождения, единственная прожитая жизнь станет основой их посмертия до самого затмения Богов. Из несчастных обитателей Хель набирает свое войско Одинов побратим, его тень – Локи. Но что подтолкнуло Одина к этому разделению, к посягательству на власть Фрейи? Он ведь не мог не понимать, что это приведет к вражде не только между ними двумя, но между родами асов и ванов. Его вынудила к этому решению беседа с его умершей матерью-великаншей, которая открыла ему правду о грядущем Затмении Богов. Приобретенное Одином знание перевернуло устройство мира, наполнило обитателями Валгаллу и Хель, вырвало тысячи и тысячи людей из кольца перерождений, из-под власти Фрейи… И она так до конца и не смирилась с этим, не поверила, что Один решился на это не из жажды власти, а из осознанной необходимости работать для возрождения мира…
Ветер трепал одежду, и Снефрид скоро повернула назад: с того места, где когда-то стоял Один, слишком легко было случайно шагнуть не в свою, не в человеческую жизнь…
* * *
Если дух Одина и витал над островом, то путешественников никак не тревожил, видно, нашлись у Всеотца заботы поважнее. Наутро три корабля двинулись дальше на восток. Следующий переход был длиннее, но берег почти не пропадал из виду. Незадолго до темноты Снефрид снова увидела вдали густо-синюю полоску земли, брошенную великанами на гладь волн.
– Лесистый остров, – сказал ей Асвард. – Так называется. Весь от берега до берега покрыт хвойным лесом. Все елки да березы.
– Там кто-то живет?
– Может, есть пара хуторов. Неподалеку оттуда, в большой бухте на юго-восток, стоит целая крепость, там живут старейшины эйстов. Но мы туда заходить не будем. Надеюсь, чайки не донесут до них вести о прибытии Фрейи и они не прибегут к тебе с просьбами помочь в родах жены или выспросить волю покойного прадеда!
– Мы же договорились: я просто жена Хлёдвира, – Снефрид вздохнула. – Если кто спросит, я так и скажу.
– Лишь бы чайки сказали то же самое!
Лесистый остров был в несколько раз больше Одинова и действительно весь сплошь покрыт лесом – Снефрид убедилась в этом, пока три корабля огибали его по пути к юго-восточной стороне, чтобы тело острова прикрывало стоянку от возможного волнения на море. В воде близ берега изобиловали камни – так и торчали, будто сотни любопытных тюленей высунули головы поглазеть на пришельцев, и требовалось немалое искусство, чтобы пройти, их не задев. Крутые известняковые скалы остались позади, низкие берега острова были покрыты светлыми песками.
Наконец Асвард завидел знакомое место, где близ берега не было камней и лишь один, весьма крупный валун высился на самой границе земли и воды, будто сторожевая башня. Никаких причалов тут не было. Бросили якоря на мелководье, парни Лейви на руках перенесли Снефрид и Мьёлль на пологий берег. Полоса песка, украшенная поясом из нанесенных волнами ракушек и водорослей, тянулась шагов на десять,
