— Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.
Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.
— Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?
— Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?
— Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?
— Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.
— Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.
Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.
Рейн взвилась от неожиданности.
— Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.
Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.
— Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?
— Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.
— Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.
Притворно хриплым голосом она спросила монаха:
— Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?
Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.
— Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?
— Обещал. Но я был занят в сиротском приюте и никак не мог прийти.
Рейн старалась, чтобы ее голос звучал хрипло, боясь выдать себя.
— Какой приют? Зачем ты разбрасываешься своими талантами? Ведь это всего лишь язычники-скандинавы, — занудил он, и Рейн поняла, что должен был чувствовать Селик.
Он весь напрягся, и ей пришлось ущипнуть его за руку, чтобы он не сказал что-нибудь неосторожное.
— Отец, они тоже Божьи дети, — осекла она юного монаха, — и их происхождение не имеет значения.
— Ладно, я только говорю, что ты мог бы жить в монастыре. Для тебя у нас всегда найдется место.
— Вот уж не сомневаюсь, — прошептал Селик ей на ухо. — Еще накроет своим тощим телом.
Она предостерегающе взглянула на Селика, боясь, как бы их не разоблачили.
— Брат Годвайн! Брат Годвайн! — позвал отец Руперт.
Они подошли к соломенному тюфяку, возле которого он стоял на коленях, и Рейн увидела, что смертельно больная девочка не лежит, а сидит.
Отец Руперт сиял.
— Ты был прав. Я изменил диету, и Элис поправилась. Сегодня за ней придет отец.
Рейн встала на колени рядом с отцом Рупертом и осмотрела девочку, которой она поставила диагноз, когда в первый раз пришла в больницу. Элис была еще слабенькой, но при хорошем уходе от ее болезни не должно было остаться и следа.
— Теперь ты понимаешь, Элис, что ни при каких обстоятельствах не должна есть хлеб и кашу? Даже от одного кусочка все может начаться снова.
— Я никогда не выздоровею? — со слезами в голосе спросила малышка.
Рейн отрицательно покачала головой.
— Разве так трудно не есть хлеб, чтобы быть здоровой? Будешь послушной?
Элис кивнула, и Рейн велела отцу Руперту позаботиться, чтобы отец девочки понял, как серьезна болезнь и как необходимо соблюдать строжайшую диету.
Несколько часов она проработала с монахами, осматривая пациентов, внимательно слушая, как протекает болезнь и как ее лечат. Основным пособием был «Трактат о пиявках» монаха Балда, написанный около двадцати пяти лет назад. К ее удивлению, многие из рецептов были эффективными даже по понятиям двадцатого века, особенно всякие мази и настойки из трав. Рутой пользовались для лечения сосудов и против кровотечения. Белена, известная врачам будущего, — как средство, успокаивающее нервную систему и как снотворное. Мята — для смягчения болей в желудке. Ячменник душистый и липу, богатые танином, добавляли в масло вместе с корнем лилии, облегчая боль от ожога.
Больше всего Рейн расстраивала широко распространенная практика кровопускания, однако она следовала совету Селика больше наблюдать и ненавязчиво предлагать свои методы, стараясь не привлекать к себе внимание как к опытному лекарю.
Работая, она даже забыла, что пришла вместе с Селиком, и, случайно глянув в его сторону, вновь поразилась, как он хорош собой даже в одеянии монаха.
— Откуда этот чудесный запах? — внезапно спросил отец Бернард, принюхиваясь к капюшону Рейн.
— Это страсть брата Годвайна, — с дьявольской усмешкой ответил Селик, беря ее за руку и уводя в боковой придел.
Отец Бернард, глядя им вслед, переспросил:
— Его… его… Ты сказал «страсть»?
Он даже брызнул слюной от негодования. Наконец, устав от едких замечаний Селика, он вспылил:
— Почему твой болван не встанет на колени и не поможет нам вместо того, чтобы бессмысленно подпирать стены?
Однако Селик услышал его и не спустил монаху дерзость:
— Я наблюдаю, Берни, для нашего трактата.
Отец Бернард покраснел, и гнойные прыщи у него на лице стали еще виднее.
— Полагаю, гордыня отца Этельвульфа не подобает монаху, — пожаловался он Рейн. — И, если честно, мне кажется, он слишком наблюдателен.
Рейн подняла глаза и заметила, как до нее отец Бернард, что Селик оценивающе смотрит на ее зад, который она выставила, когда потянулась за ватой.
Она зашипела, привлекая внимание Селика, но он и не подумал смутиться, будучи пойманным за неподобающим занятием. Более того, он подмигнул Рейн, и она, услыхав приглушенный стон отца Бернарда, поняла, что пора увести Селика, пока он их не выдал.
— Нам надо идти, отец Этельвульф, — внезапно объявила Рейн, дергая Селика за рукав. — Я только что вспомнил, что мы должны зайти к торговцам и купить ткани для детских туник.
— Но вы не можете сейчас уйти, — возразил отец Бернард. — Отец Теодрик скоро придет.
Это было как раз то, чего Рейн особенно опасалась в присутствии Селика, который вел себя на редкость бесстыдно. Отца Теодрика не проведешь. Он уже задавал вопросы, на которые она не могла ответить, насчет лекарей в земле франков, чьих имен она не знала, и насчет того, где она приобрела свои обширные медицинские познания, и даже насчет ее женственности.
— Ты должен много молиться, чтобы Господь помог тебе одолеть твою слабость, — сказал он в монастырском саду после того, как она по-женски пронзительно завизжала, когда по ее ноге пробежала мышь.
