– Мои вещи…
– Я прикажу служанке их собрать. А лакей позаботится об экипаже и билетах на поезд.
– Ты не понимаешь… – Абигайль не могла мыслить здраво и не помнила, о чем таком важном она говорила, когда ее целовали эти томные губы и ласкали нежные пальцы.
– Успокойся, дорогая. В нашем распоряжении все время мира. Пусти меня, давай вновь займемся любовью. – Уоллингфорд шевельнул бедрами, и лоно Абигайль тотчас же обожгло точно огнем, а мысли смешались. – Обещаю, ты не пожалеешь.
Абигайль покорилась и обняла любимого за шею.
– У тебя пять минут, не больше.
* * *
Полчаса спустя
– Абигайль, дорогая, твой кофе.
– Мм? – Абигайль подняла голову. Занавес из волос раздвинулся, и перед ее взором предстал Уоллингфорд, стоящий возле кровати в халате, с дымящейся чашкой в руках и широкой довольной улыбкой на лице.
Абигайль неловко села и взяла в руки чашку. Что-то шевельнулось в глубине ее сознания, какое-то важное воспоминание, затерявшееся в сумасшествии переплетенных тел…
– Я справился у клерка, – спокойно произнес Уоллингфорд, словно не заставлял ее еще несколько минут назад кричать в экстазе, упершись в спинку прочной итальянской кровати. – Поезд отправляется через час. Твои вещи уже собраны. А ты можешь умыться и…
Поезд. Сиена. Записка.
– О! – Абигайль принялась рыться в простынях. – Записка! Где она?
– Здесь. А в чем дело? Ты с самого утра скачешь как заяц.
Абигайль вырвала записку из рук Уоллингфорда.
Автомобиль… вечная любовь… Монтеверди…
Вот оно.
«У нее есть инструкции для синьорины Абигайль, прежде чем на небе взойдет первая полная луна после дня летнего солнцестояния. Морини».
– Святые небеса! – воскликнула Абигайль. Ну конечно! Что сказала Морини тогда, на кухне? Что-то о луне в середине лета. Она попыталась собраться с мыслями и подсчитать. Сколько дней прошло после праздника летнего солнцестояния? И какой была луна прошлой ночью?
– Что случилось?
– Луна! Когда будет следующее полнолуние?
Уоллингфорд ошеломленно заморгал.
– Луна?
– Луна! Сияющий круг на небе! – Абигайль потрясла запиской.
– А… Ты имеешь в виду ту странную фразу в конце записки? Не знаю. Через день или два. – Герцог пожал плечами и взял со стола свежую газету.
Абигайль вздохнула с облегчением.
– Слава Богу! Значит, у нас еще есть время. – Она спустила ноги с кровати и тут взгляд ее упал на постель. – Господи! Простыни!
Уоллингфорд оторвался от газеты и рассмеялся.
– Да уж, прачкам будет о чем посплетничать.
– Очень смешно. Ты забыл, что я не замужем?
– Ну и кто в этом виноват? – Уоллингфорд погладил ее по щеке и кивнул в сторону двери на другом конце комнаты. – Там находится ванна, если ты хочешь освежиться. Твою одежду доставят с минуты на минуту.
– Спасибо. – Абигайль вдруг ощутила собственную наготу и почувствовала себя крайне неловко от этой беседы о ванне и прачках.
Уоллингфорд, должно быть, заметил ее смятение, наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Тебя проводить?
– Нет, спасибо. Я справлюсь.
Большой палец герцога снова ласково коснулся щеки любимой.
– Тебя никто не посмеет обидеть. Ибо если кто-то скажет хоть слово…
Абигайль упрямо вздернула подбородок.
– Это мой выбор, и я готова к последствиям.
– В этом вся моя девочка.
Абигайль поцеловала любимого и направилась в ванную комнату. Она тщательно терла себя губкой в огромной белой ванне до тех пор, пока пар не наполнил все помещение, а потом вернулась в спальню закутанная в толстое полотенце.
– О, это было восхитительно! – воскликнула она.
– В самом деле? Ты выглядишь божественно – такая розовая и чистая. Теперь моя очередь.
Уоллингфорд поцеловал ее, бросил газету на кровать и направился в ванную комнату, откуда все еще вырывались клубы пара. Однако прежде чем взяться за ручку двери, он повернул голову и бросил через плечо:
– Кстати, я ошибся насчет луны.
Абигайль едва не подавилась кофе.
– Что?
– Я сверился с газетой. Полнолуние сегодня.
Глава 20
Серовато-коричневые стены монастыря Сан-Джюсто, отливающие золотом в лучах вечернего солнца, были покрыты такой же красной черепицей, что и соседние строения, прилепившиеся друг к другу по обе стороны узкой улочки, ведущей к собору.
– Вы уверены, что это то самое место? – спросил Уоллингфорд у возницы.
– Che cosa? – спросил итальянец, Абигайль быстро перевела, и итальянец энергично закивал: – Si, si. Il conventо, signorina.
– Он говорит, то самое. – Абигайль взглянула на своего спутника. Его лицо вспотело и слегка покраснело под соломенной шляпой. Июльское солнце немилосердно палило, нагревая черную крышу экипажа, который они наняли, сойдя с поезда. Оба окна были открыты, но влетавший в них воздух больше напоминал жар из печи. – Ты подождешь меня снаружи.
– Вот еще. Я пойду с тобой.
Абигайль хмыкнула, а потом засмеялась:
– Дорогой мой, это монастырь. Тебя не пустят внутрь. Сам понимаешь, лиса в курятнике…
– Посмотрим. Я не допущу, чтобы ты оказалась за воротами монастыря, полного призраков. Нужно, чтобы кто-то тебя защитил.
– Ты когда-нибудь встречал на своем пути монахиню, Уоллингфорд?
Герцог задумался.
– Нет, ни одной.
– Тогда ты не знаешь, что самый ужасный деспот ничто по сравнению с аббатисой, защищающей своих послушниц. Будь ты даже императором, это ничего не изменило бы. Монахини тебя не впустят. Кроме того, – добавила Абигайль, поднимаясь с сиденья, – речь идет о трехвековом проклятии.
Уоллингфорд пробормотал под нос какое-то ругательство, а потом спрыгнул на землю, чтобы помочь ей выйти из экипажа.
– Буду ждать тебя на этом самом месте, – сказал он.
– Я недолго. Мне нужно всего лишь поговорить с ней.
– Не понимаю зачем. Какое отношение имеет трехсотлетняя женщина к тебе, к нам или к моему предку? Все это выглядит как чудовищная мистификация. – Уоллингфорд сложил руки на груди и воззрился на Абигайль, желая, чтобы она ему возразила.
Может, не стоило рассказывать ему эту историю? Но разве у нее был выбор? В поезде до Сиены, прежде чем она забылась сном на плече Уоллингфорда, он потребовал объяснить, что такое важное заставило их обоих вылезти из удобной постели и отправиться неизвестно куда. Абигайль не могла сопротивляться, поэтому вкратце пересказала историю замка и проклятия, довлеющего над семьей Монтеверди. При упоминании об английском лорде Уоллингфорд побледнел.
