печки, в самом тепле – у младенцев отняты были наконец-то их пустышки с водкой, и вовсю раздавался скрипучий капризный крик.
– Перехмур, – развеселился разбойник, склонясь над люльками, – трубы горят.
– Отворотись – я покормлю, – Лупа взяла на руки скрипящую Аню. – Не смотрите, мне стыдно.
– Так пойду, корму коням задам, – разбойничек пристроил на голову шапку. – Мотька вернется вот-вот, а скотина не кормлена.
Мотька был тот самый, кунцевский обходительный тать, что когда-то сопровождал Якова с Трисмегистом от станции до самой Москвы. Яков аж рот разинул, узрев за сараями знакомую щербатую физиономию. Оказалось, Кунцево от пропащей их деревеньки – в трех верстах, и вся округа пребывает давным-давно под Мотькиным высоким патронатом. Разбойники со всем почтением проводили гостей в лесную потайную избушку – по секретным тропам, среди бурелома и топких болот. Любезный атаман усадил добычу возле печки – и был таков, по лихим своим делам.
Яков смотрел, как волчица его кормит уже вторую девочку. Левенвольд, отдавая, назвал младенца Кетхен, и так и осталось при ней это имя – Катька. Так, наверное, назвала ее мать, прежде чем отдать навсегда, бог знает в чьи руки. Впрочем, она-то думала, что отдает – своему Гасси, человеку, которому верила она бесконечно.
Ударила дверь, явился Мотька – потопал, сбивая снег, красивыми армейскими сапогами, явно добытыми с гвардейца, и тут же стыдливо закрылся от Лупы ладошкой:
– Ой, срамота!
– Так выйдем в сени, – предложил ему доктор. – Чтоб не мешать.
– Пойдем, пошепчемся, – легко согласился Мотька.
В сенях Мотька просиял всей своей узкой землистой личностью и выкатил из рукава засохшую развеселую мандаринку – которую Яков отдал ему при встрече, как пароль:
– Знаешь, что это? Их едят!
– Ну съешь, попробуй. Я бы не советовал, – предостерег Яков.
– Признайся, чем таким ты Виконта пленил? – Мотька приобнял доктора за плечи и заглянул в глаза ему – крапчатыми серыми глазами. – За что он возлюбил тебя? Так, что нас отправил – тебя, фраера, спасать?
– Я Виконту его мечту подарил, – объяснил Яков загадочно, не очень рассчитывая, что Мотька поймет. Но тот все сразу понял:
– Так это ты клифт добыл?
И Яков тут же догадался, что слух о Виконтовой мечте давно бродил в преступном сообществе. Мотька теперь смотрел на него с уважением и восторгом, как на героя:
– Как же ты так исхитрился?
– Я колдун, – соврал Яков, чтоб тот отстал. – Видишь, какие у меня глаза? Посмотрел разок – и кафтан стал мой.
– А-а, – протянул недоверчиво Мотька, – ну, тогда и дальше ты не пропадешь. Сейчас от Москвы карета выехала. В ней барыня богатая. Чистый сахар, даже, не побоюсь слова – шоколад. Вы на дорожку выйдете, перед ее каретой – мол, хлопнули вас тати. Попроситесь до станции – а дальше как карта у тебя ляжет. Зачаруешь барыню? Колдовщик…
С улицы, в облаке морозного пара, вбежал мальчишка в шапке, поминутно спадающей на нос:
– Едут, Мотя!
– Ну, с богом, – степенно перекрестил Якова Мотька и обнял, прощаясь. – Иди, собирай свой табор.
Карета показалась вдали, на самом краю горбатого снежного поля. Непростая карета – господский длинный дормез под охраной двух всадников. Лупа с детьми остались на обочине, а Яков выбежал на белую, в свежем снегу, дорогу и принялся махать – и руками, и варежками, и шапкой. Карета встала, не доезжая, и конный гайдук в одиночку прогарцевал к доктору, спросил на ломаном русском:
– Кто будешь? Тат?
– Сам ты тать, – огрызнулся Яков. – Путник я, лекарь. Лихие люди ограбили нас рано утром, и коня свели, и санки. Вон жена моя, – кивнул он назад, – и две дочки. Замерзли, идти не можем.
Гайдук развернул коня – он был черно-желтый, этот лакей, курляндец или лифляндец, – подскакал к дормезу и заговорил по-немецки, в приоткрытое окошко. Потом махнул Якову – мол, подойди. Яков подбежал – из крошечного, как бойница, окошка дормеза смотрело на него любопытное розовое личико с наивными, как будто бы фаянсовыми глазами:
– Доктор Ван Геделе?
– Ваша милость… – доктор узнал баронессу фон Корф. Эти небесные фаянсовые глаза – одинаковые были у них, и у жены, и у мужа.
– Как же вы так… – даже растерялась баронесса и тут же проговорила решительно: – Забирайтесь немедленно в карету, здесь печка. Ганс, Михель, – гайдукам, – давайте сюда сейчас же и детей, и фрау Ван Геделе.
Яков скользнул в приоткрывшуюся дверцу – в дормезе было не на шутку натоплено, да еще в придачу, что называется, надышали. Доктор присел на краешек сиденья и ждал, когда управятся гайдуки – доставят в карету его фрау Ван Геделе. По бокам от баронессы сидели две няньки, и одна держала бесценный сверток – с наследником Корфов, несомненным Карлом Густавом.
– Я и не знала, что вы женились, – кокетливо произнесла баронесса, накручивая на пальчик извлеченный из чепца белокурый локон, – в Москве и вовсе говорят, что вы умерли. Утонули…
Ганс и Михель приоткрыли пошире дверь – пар повалил так, что, кажется, даже сделался снегом, – и одну за другой загрузили в дормез колыбельки, а потом и фрау Ван Геделе, почтительно подсадив под попу.
– Какие милые крошки, – любопытная баронесса тут же сунула в люльки нос, – девицы? Я угадала? Как же их зовут?
– Анхен и Кетхен, – опустив очи долу, скромно ответила Лупа. – Близнецы, ваша милость.
Она сидела в баронских подушках, сжав колени и смиренно сложивши ручки – сама невинность. Карета дернулась, кучер свистнул – и полозья заскрипели по снегу. Баронесса уставилась круглыми глазами на красивого доктора – право, жаль, что он оказался женат… Но прекрасно и то, что хотя бы не умер.
– По Москве гуляют чудовищные слухи, – с притворным ужасом поведала баронесса. – Говорят, что вы утонули, что патрон ваш отравил вас ядом и бросил в реку, как Чезаре Борджиа – тот ведь тоже бросал когда-то своих наложников в Тибр… А он и не отказывается – только смеется.
– А что делать ему еще – в ответ на глупые сплетни? – Яков поднял на баронессу бриллиантовые глаза и улыбнулся – той своей улыбкой, про которую знал, что она неотразима. – Подобные истории раз в жизни рассказывают обо всех – особенно в Москве. Видите, ваша милость, – я жив, и даже, оказывается, счастливо женат. На станции я поцелую ваши руки и найму для нас с женой карету до Варшавы – там ожидает нас новый дом, и супругу мою капеллан пригласил петь в местной церкви… – Тут Лупа выпучила глаза и закашлялась. – Будете в Варшаве, ваша милость, – приезжайте послушать.
Доктор расстегнул на себе
