— Я люблю тебя, — прошептал Кристофер, и Беатрис вздрогнула, когда он вновь вошёл в неё. Обхватив его руками и ногами, она поцеловала его в плечо, а затем укусила толстый соблазнительный мускул. Кристофер издал какой-то низкий звук, чуть ли не рычание, и, взяв её за попку, приподнял к себе, вонзаясь ещё глубже. С каждым толчком его тело равномерно тёрлось о её, снова и снова лаская лоно, погружая в сверкающий экстаз — экстаз, который наполнил каждую клеточку её тела.
Спрятав лицо у неё на плече, Кристофер замер, наслаждаясь тем, как её влажное лоно судорожно сжимается вокруг него, сжимается так сильно, что он ощутил приближение собственного завершения. Одновременная разрядка вызвала стоны у них обоих. И всё же их жажда не была утолена. Физическое удовольствие вылилось в стремление к ещё большей близости. Перевернув себя и Беатрис на бок, Кристофер обнял её. Их тела оставались соединены. Но даже сейчас он был недостаточно близок к Беатрис, он хотел больше её.
Некоторое время спустя они выбрались из кровати, собираясь угоститься оставленным им восхитительным холодным ужином — пирогом с дичью, созревшей чёрной сливой, бисквитом, пропитанным бузинным соком. Всё это пиршество они запивали шампанским; два последних бокала взяли с собой в кровать, где Кристофер произнёс множество сладострастных тостов, а Беатрис выдвинула несколько идей, к каким частям его тела могли бы прикоснуться её прохладные от шампанского губы. Они играли, заставляли друг друга смеяться, а когда свечи начали догорать, некоторое время молча смотрели на их гаснущие огоньки.
— Не хочу засыпать, — пробормотала Беатрис. — Я хочу, чтобы эта ночь длилась вечно.
— Она не должна длиться вечно, — Беа почувствовала на щеке улыбку Криса. — Лично я настроен достаточно оптимистично в отношении завтрашней ночи.
— В таком случае я собираюсь спать. Больше не могу держать глаза открытыми.
Кристофер нежно поцеловал жену:
— Спокойной ночи, миссис Фелан.
— Спокойной ночи, — она смотрела, как он выбрался из кровати, чтобы погасить оставшиеся свечи, её губы изгибались в сонной улыбке.
Но первым делом Кристофер взял подушку и запасное одеяло и бросил их на пол.
— Что ты делаешь?
Обернувшись, он посмотрел на Беатрис, приподняв бровь:
— Вспомни, я говорил тебе, что мы не сможем спать вместе.
— Даже в нашу первую брачную ночь? — запротестовала она.
— Я буду близко. Тебе нужно только протянуть руку, любовь моя.
— Но тебе будет неудобно на полу.
Кристофер начал задувать свечи.
— Беатрис, в сравнении с некоторыми местами, где мне доводилось раньше спать, это дворец. Поверь, мне будет удобно.
Рассерженная, Беатрис натянула на себя одеяла и повернулась на бок. Комната погрузилась в темноту. Она слышала, как Кристофер устраивался, слышала его спокойное дыхание. Вскоре она почувствовала, что проваливается в ласковую темноту… оставляя его бороться с демонами сновидений.
Хотя Беатрис считала Гэмпшир прекраснейшим местом в Англии, Котсволдсу[32] почти удалось затмить его. Котсволдские холмы, часто называемые сердцем Англии, цепью обрывистых утёсов и круч пересекали Глостершир и Оксфордшир. Беатрис приводили в восторг деревеньки, словно сошедшие с иллюстраций к сказкам, маленькие опрятные домики, зелёные холмы, на которых паслись тучные овцы. Поскольку шерсть была наиболее прибыльным делом в Котсволдсе, а прибыль уходила на улучшение ландшафтов и постройку церквей, множество мемориальных дощечек гласило: «Оплачено овцами».
К восторгу Беатрис, пастушьи собаки приравнивались к статусу овец. Отношение селян к собакам напомнило Беатрис цыганскую поговорку, которую она однажды слышала от Кэма: «Хочешь порадовать гостя — порадуй его собаку». Здесь, в Котсволдсе, люди брали собак повсюду, даже в церковь, где на скамьях были специальные прорези, чтобы привязать поводок.
Кристофер привёз Беатрис в крытый соломой коттедж в поместье лорда Брекли. Виконт, старинный друг и родственник Аннандейла, предложил домик в их полное распоряжение. Коттедж находился не в виду Брекли Мэнор, он был построен на другой стороне древней церковной десятины[33]. Коттедж был очарователен: низкие арочные двери, покатая соломенная крыша, розовые клематисы, вьющиеся по стенам.
Гостиная могла похвастаться каменным очагом, потолочными балками и удобной мебелью, а створчатые окна выходили на сад позади дома. Альберт отправился изучать комнаты наверху, пока пара лакеев вносила в дом баулы и чемоданы.
— Тебе нравится? — с улыбкой спросил Кристофер, видя восхищение Беатрис.
— Как он может не нравиться? — ответила она вопросом на вопрос, медленно поворачиваясь, чтобы все рассмотреть.
— Для медового месяца это место слишком скромное, — заметил Кристофер, улыбаясь, когда она подошла к нему и обняла за шею. — Я мог бы повезти тебя куда-нибудь… в Париж, во Флоренцию…
— Я уже говорила, что хочу куда-нибудь, где тихо и уютно. — Беатрис порывисто целовала его лицо. — Книги… вино… долгие прогулки… и ты. Это самое чудесное место на свете. Мне уже жаль, что придётся уезжать.
Он рассмеялся, пытаясь поймать её губы своими.
— Нам не придётся уезжать ещё две недели.
Когда муж запечатлел на её устах обжигающий поцелуй, Беатрис обмякла в его руках и вздохнула.
— Как может повседневная жизнь сравниться с этим?
— Обычная жизнь будет такой же чудесной, — прошептал Кристофер. — Ведь ты здесь.
По настоянию Кристофера Беатрис спала в одной из смежных спален наверху, разделённых лишь тонкой стенкой из реек да штукатурки. Он знал, что её тревожит невозможность делить с ним комнату, но его сон был слишком беспокойным, кошмары — слишком непредсказуемыми, и он не мог рисковать.
Даже здесь, в этом месте незамутнённого счастья, ночи выдавались трудными. Он просыпался и резко садился в постели от кошмаров, в которых видел кровь и пули, лица, искажённые агонией, слышал свист пуль и понимал, что инстинктивно тянется за винтовкой, саблей или ещё за чем-то, чтобы защититься. Когда кошмары становились особенно ужасными, Альберт всегда забирался в изножье кровати и лежал там. Как и во время войны, он охранял сон Кристофера, готовый разбудить его, если появится враг.
Однако какими бы тяжелыми не выдавались ночи, дни были поразительно… приятными, спокойными, полными благоденствия, чего Кристофер не ощущал годами. Было что-то такое в свете Котсволдса, плавная опалесценция[34], мягко струящаяся по холмам и пашням. Утро обычно встречало их солнцем, к обеду же небо постепенно затягивалось облаками. Позже дождь проливался на яркие осенние листья, осыпая их блестящими каплями, будто сахарной глазурью, и плыл в воздухе свежий запах сырой земли.
