Староста, сохраняя суровое выражение лица, торжественно склонил голову в знак согласия. Можно было не сомневаться, что пойманному существу долго не протянуть, если его передадут жителям деревни.
– Они разорвут его на куски, – тихо сказала Ишрак Изольде.
– И мы не сможем остановить их? – шепнула та.
– Нет, конечно.
– А теперь, – продолжал вещать епископ, – я советую каждому из вас заняться своими делами и дождаться полуночи. Вот тогда все и решится. Сам же я сейчас направлюсь в вашу церковь, где отслужу и вечерню, и повечерие; предлагаю всем вам также исповедаться и совершить пожертвования, прежде чем любоваться в полночь сим знаменательным зрелищем, которое Господь ниспослал вашей деревне. – Он немного помолчал и снова заговорил: – Господь улыбнется тому, кто сегодня вечером пожертвует церкви хотя бы медный грош. Меж вами пролетел ангел Божий, и его следует встретить хвалой и благодарностью.
– Что это значит? – спросила у Изольды Ишрак.
– Это значит: «Попробуйте только не заплатить за великую привилегию – посещение вашей деревушки самим епископом!» – перевела Изольда витиеватую фразу клирика.
– А знаешь, я думаю, что за это и впрямь стоит заплатить, – заметила Ишрак.
* * *
До полуночи делать было нечего, и Фрейзе, покормив оборотня тем, что осталось от обеда, сидел на изгороди и смотрел на него. Оборотень на этот раз подошел совсем близко, почти к самым его ногам, и взирал на него так, словно вот-вот заговорит, просто нужных слов подобрать не может. Фрейзе очень хотелось предупредить оборотня об опасности, но, глядя в его доверчивые карие глаза, поблескивавшие из-под густой спутанной гривы, обнаружил, что не в силах объяснить ему происходящее. Уже взошла луна, а человек и зверь так и сидели рядышком, не зная, как решится их судьба. Епископ тоже бодрствовал – усердно молился в церкви. Голова маленького оборотня с пышной, почти львиной гривой волос была обращена к Фрейзе, чей темный силуэт отчетливо выделялся на фоне звездного неба. Фрейзе что-то тихо шептал зверьку, очень надеясь, что тот снова заговорит, но больше оборотень не произнес ни слова.
– Вот теперь бы тебе в самый раз, дорогой, взять, да и назвать свое имя, – уговаривал его Фрейзе. – Да если ты хотя бы «Господи, благослови» скажешь, это сразу тебе жизнь спасет! Или хоть слово «вкусно» еще разок повторишь. Говори, зверь, говори! Начинай понемножку, пока эта проклятая полночь не наступила! Или уж прямо в полночь возьми и заговори, когда все на тебя смотреть будут. Главное, заговори, постарайся хоть что-нибудь сказать на нашем языке!
Оборотень с удивлением смотрел на него – брови приподняты, голову чуть набок склонил, будто понимает; сквозь спутанную гриву ярко и умно поблескивали его карие глаза.
– Говори, звереныш, – снова принялся увещевать его Фрейзе. – Какой смысл казаться бессловесной тварью, если ты говорить умеешь! Сказал бы им «Господи, благослови!», так они бы это чудом сочли. Постарайся, а? Ну, давай, повторяй за мной: «Господи, благослови…»
* * *
В одиннадцать часов у ворот конюшни стал собираться народ – кое-кто с топором или с острой косой, а кое-кто и с алебардой. Было ясно: если епископ не отдаст приказ выстрелить в оборотня серебряной стрелой, жители деревни сами свершат правосудие – изрубят оборотня на куски с помощью принесенного оружия или просто голыми руками в клочья разорвут. Фрейзе, выглянув за ворота, заметил, что некоторые из стоящих в задних рядах людей поднимают с земли и рассовывают по карманам булыжники, выковыривая их из земли ножом или острием топора.
Ишрак, выйдя из гостиницы, первым делом отыскала Фрейзе, который снова свесился в медвежью яму и кормил оборотня хлебом и сыром.
– Они наверняка его убьют, – сказала девушка. – Они не на суд здесь собрались; они пришли посмотреть, как он умирать будет.
– Знаю, – кивнул Фрейзе.
– Кто же он такой? Сомневаюсь, что это действительно оборотень.
Фрейзе пожал плечами.
– Я такого никогда раньше не видел, так что сказать не могу. Только этот зверек к людям тянется, никакой он не убийца, да и на волка ничуть не похож. Очень даже дружелюбное существо, прямо как собака, все хочет поближе подойти, но стесняется – вот и лошади обычно такие же застенчивые, но гордые. А может, он просто осторожный, как кошка, только кошки куда более равнодушно держатся. Нет, я не знаю, кто он такой, но свое годовое жалованье поставить готов, что у этого существа самая милая, самая любящая, самая верная душа. И потом, он явно умеет учиться и привычки свои, если надо, менять.
– А все-таки они его не пощадят, сколько бы я или ты их ни убеждали! – с горечью сказала Ишрак.
Фрейзе покачал головой.
– Да уж, нашим с тобой словам они ни за что не поверят. Разве такая толпа станет слушать человека, если он никто, если важного положения не занимает? А вот мой маленький господин вполне мог бы его спасти.
– Против него сам епископ со своими учеными и священниками.
– А твоя хозяйка? Она стала бы за оборотня заступаться?
Ишрак презрительно пожала плечами:
– Когда это у нас женщину слушали?
– Это точно. Ни один здравомыслящий мужчина женские доводы слушать не станет, – мгновенно согласился Фрейзе и с удовольствием заметил, как в темноте блеснула улыбка Ишрак.
Она посмотрела вниз, на оборотня, и когда тот поднял на нее глаза, его безобразное, покрытое шрамами лицо показалось ей почти человеческим.
– Бедная тварь! – вырвалось у нее.
– Вот если бы все это происходило в волшебной сказке, ты могла бы его поцеловать, и он превратился бы в принца, – мечтательно промолвил Фрейзе. – А что? Любовь способна и с дикими животными чудеса творить – так, во всяком случае, в народе говорят. Ах да, извини, я и забыл совсем, что ты ведь у нас ни с кем не целуешься! А если хороший человек только подумает о том, что хорошо бы тебя поцеловать, ты его сразу в грязь швыряешь.
Но Ишрак на его поддразнивания никак не ответила; некоторое время она задумчиво молчала, потом вдруг сказала:
– А знаешь, Фрейзе, ты прав. Только любовь может его спасти. Именно это ты и демонстрировал с той самой минуты, как впервые его увидел. Только любовь, да!
– Я бы не сказал, что я с первой минуты… – начал было Фрейзе, но девушка уже ушла.
* * *
Вскоре староста деревни постучал молотком в ворота конюшенного двора, и Фрейзе вместе со служанкой настежь распахнули тяжелые створки. Внутрь сразу хлынула толпа; жители деревни стали занимать места за столами, расставленными по краю медвежьей ямы, словно явились на потраву медведя собаками. Мужчины прихватили с собой крепкого пивка и угощали друг друга и своих жен, которые потихоньку прихлебывали из кружек и смеялись, предвкушая развлечение. Молодые парни привели своих невест и зазноб, и гостиничная кухарка, воспользовавшись случаем, принялась продавать булочки и пирожки прямо у раскрытой кухонной двери. Служанки из гостиницы тоже времени даром не теряли и бегали среди пришедших, предлагая вино и горячее пиво с пряностями. Словом, все готовились к казни, которая воспринималась здешним людом как нечто вроде праздника.
