Марчмонт тоже водил пальцами по ее телу, так же как она прикасалась к нему. Он гладил её кожу, над упругой грудью и вдоль нежных ямочек ключиц. Он проследил линию её талии и изгиб бёдер, нежные косточки запястий и лодыжек, и Зоя потягивалась под его руками, его неутомимая тигрица этой ночью.
Люсьен одной рукой схватил её за волосы, а другой сжал подбородок, крепко целуя. Зоя отвернулась, как будто вырываясь. Он притянул её к себе, и она откинула голову назад, засмеявшись своим низким манящим смехом. Он раздвинул ей бёдра и ворвался в неё, и она снова засмеялась, обнимая ногами его за талию.
Мы оба немного сошли с ума, как сказала Зоя, и, возможно, она была права.
Они соединялись этой ночью как обезумевшие в долгом и яростном совокуплении так, словно больше не оставалось времени, как будто в первый и последний раз.
Так, по крайней мере, думал об этом позднее сам Марчмонт.
Сейчас, пока он находился в ней, в его мозгу не было ничего, не существовало ничего во всём мире, кроме Зои и этого момента, кроме жара и наслаждения устроенной ими любовной бури.
Она расходилась и утихала, и начиналась опять. Потом Зоя выкрикнула снова и снова слова, которых он не понимал, и одно, понятное ему: его имя. Тогда он позволил себе излиться в неё и опустился на неё. Он лежал на ней несколько мгновений, чувствуя, как бьётся её сердце против его груди. Затем он скатился с неё и лёг рядом. Он притянул Зою к себе, уткнувшись лицом ей в шею.
Так она лежала, слушая, как его дыхание замедляется.
Она дорога ему, и он дорог ей, и это было важнее всего.
Карим в ней души не чаял и осыпал драгоценностями, но она осталась для него игрушкой. Разочаровавшись в ней, он бы отослал её – или даже убил бы – без лишних раздумий.
– Между нами не было уз, – прошептала она.
– Это было по-английски, – сказал Марчмонт. – Но я не совсем понимаю.
– Неважно, – ответила она. – Спи.
– Как я могу спать в такое время? – проговорил он.
Зоя немного повернула голову, но видеть его она не могла. Она почувствовала, что он тоже поднял голову. Люсьен щекой потёрся об её щёку.
– Я думал, что понимаю, что с тобой произошло, – заговорил он. – Но я понимал лишь некоторую часть. Когда ты рассказывала свою историю Джону Бирдсли, я подумал, что услышал всё, что мне требовалось слышать. Но, думаю, это было то, что я хотел услышать. Я не хотел знать о большем. Когда ты пропала…
Его голос прервался, и он сделал паузу.
– Если бы я был там, Зоя, то нашёл бы тебя. Но меня там не было. Я не мог вынести этой мысли. И тогда я заставил себя перестать. Я … Я не знаю, как именно это случилось. Но я перестал. Думать. Заботиться. После смерти Джерарда мне было тяжело продолжать жить, тяжелее, чем я делал вид. Когда ты исчезла, я, видимо, просто лишился сердца.
Зоя раньше не понимала. Всё, что ей было известно, когда она впервые увидела его после своего возвращения, это то, что Люсьен не был прежним. Её заключение принесло горе не только ей одной. Страдали её родители. Страдали её братья и сёстры, хотя, может быть, и не так глубоко, потому что они обзавелись собственными семьями.
– Я причинила больше боли, чем думала, – сказала она. – Я говорила родным, что мне жаль, но не понимала, в чём проблема. Я не понимала, почему мама стала такой нервной и капризной, или отчего братья и сёстры злятся на меня. Они сказали, что я всё разрушила, и я думала, что разрушением было моё возвращение. Но разрушением было моё исчезновение, и те годы, которые папа провёл в попытках меня найти, и то, что происходило с родными, когда они не могли с уверенностью знать, что стало с близким им человеком.
– Но ты не виновата, – сказал Марчмонт. – Теперь все знают об этом. Все знают, что ты не убегала.
Он знал историю целиком: прогулка по каирскому базару, горничная, продавшая её – та самая горничная, которая заявила, будто Зоя убежала, и которой все поверили, потому что Зоя славилась своими побегами.
– Как будто я была настолько ненормальной, – фыркнула Зоя, – чтобы убежать в многолюдном месте, где никто не говорит на моём языке. Но все, кроме папы, поверили, что я способна на такое безумие, потому что я была дикаркой и бунтовщицей. Я дерзкая, Люсьен, но даже в двенадцать лет у меня был кое-какой здравый смысл.
Он поцеловал её в затылок.
– Немного, но есть.
Она улыбнулась.
– Я бы выбил правду у той служанки, – сказал он. – Если бы я только был там…
– Если бы даже добился от неё правды до того, как её убили, что бы это изменило? – проговорила Зоя. – Как только я оказалась в их руках, думаешь, они бы меня вернули? Ты хоть представляешь себе, какую ценность я собой представляла?
– Да, – ответил Марчмонт. – Я знаю, как ты дорога мне.
– Я была редким, очень редким созданием для них, – сказала Зоя. – Как я узнала позже, я была чем-то вроде волшебных существ из «Тысячи и Одной Ночи». Работорговцы следовали за нами из Греции. Они знали, что смогут выручить за меня очень много денег, белые рабы высоко ценятся, а я была не только европейкой, но ещё и англичанкой. У меня другой цвет кожи. Всё во мне было другим. Как много двенадцатилетних европейских девочек с голубыми глазами и светлыми волосами могло оказаться в той части света? Особенно в то время, когда в Европе шла война. Они знали, что паша заплатит за меня целое состояние, ради своего больного сына. Ради магии. Работорговцы знали, Юсри-паша поверит, что в моей власти возбудить, наконец, желание у его любимого сына Карима, и тогда он произведёт на свет сыновей.
– Ничего из этого не случилось бы, если бы не алчность одной служанки, – сказал Марчмонт.
– У них были все мыслимые причины, чтобы добиться своего, так или иначе, – продолжала Зоя. – Они предложили ей больше денег, чем она могла надеяться заработать за двадцать лет. Если бы они не подкупили её, то обратились бы к кому-то другому в нашей экспедиции. Они бы нашли способ. Они были серьёзно настроены.
– Мне следовало быть там, – настаивал он.
Зоя повернулась к нему.
– Тебе было семнадцать лет. Что ты мог сделать такого, чего не делал папа?
– Я бы нашёл тебя, – сказал Люсьен. – Я всегда тебя находил.
Она полностью развернулась и положила голову ему на плечо. Его пальцы перебирали её волосы.
– Нет, – сказала она. – Они убили горничную, чтобы быть уверенными, что она ничего не расскажет. Если бы ты нашёл меня, они бы убили тебя без колебаний. Годами я страшилась того, что ты или мой отец ворвётесь во дворец и будете убиты. Даже когда стало очевидно, что я бесполезна – что я не способна излечить Карима, и он не сможет зачать сыновей – даже тогда, они бы меня не отпустили. Он был любимцем своего отца, а я его любимой игрушкой. Они бы убили всякого, кто попытается меня забрать. Если бы ты меня нашёл, а они бы убили тебя – что бы я делала тогда, Люсьен?
