— Мне это известно, — сухо ответила Сабрина. Певица посмотрела на нее с удивлением и с усмешкой заметила:
— Вы слишком уверены в себе. Как странно… Сабрина подозревала, что для Ликари она на всю жизнь останется жалкой провинциалкой.
— Я уверена, потому что хорошо знаю своего мужа.
— В самом деле? Тогда почему вы здесь?
Вопрос был более чем уместен. Сабрина, подавив раздражение и гордость, ответила:
— Потому что я знаю его сердце, но мне неизвестны все подробности его жизни. И я не знаю, где он сейчас. Я проверила все места, где он, по моему мнению, мог находиться, но нигде не нашла его. Я не знаю, где он, но, может быть, вам известно, где можно его найти?
Синьора Ликари молча пожимала плечами. Неяркий свет отбрасывал на нее золотистые тени, и в этих бликах София казалась неким светоносным существом.
— Хорошо, — сказала, наконец, певица. — Думаю, он достоин того, чтобы его любили.
Это замечание Софии неприятно поразило Сабрину. Холодно взглянув на певицу, она заявила:
— Я не начинала разговор на эту тему.
Софи снова изобразила недоумение. Какое-то время они обе долго рассматривали друг друга. Потом Сабрина неожиданно спросила:
— Вы любите его? — Она не понимала, зачем ей это нужно знать. Не понимала, как поступит, если узнает правду.
Вопрос как бы сам собой сорвался с ее губ.
— Ах, моя прелестная Сабрина!.. — рассмеялась певица, и смех ее напоминал звон серебристых колокольчиков. Она всегда так смеялась, когда хотела скрыть свое удивление. — Какое это имеет значение, раз вы его любите?
— А разве я сказала что-нибудь подобное? — вежливо осведомилась Сабрина. — Я еще раз спрашиваю: вам известно, где он?
По-видимому, устав от недомолвок и драматических пауз, Ликари ответила:
— Ему нравится ловить рыбу.
— Литтл-Оррик, — прошептала Сабрина. — Деймиен Рассел…
Софи Ликари одобрительно кивнула.
— Оказывается, вы знаете мужа гораздо лучше, чем думали, леди Роуден.
Их встреча могла оказаться волнующей и драматичной, но все получилось совсем иначе.
Рис сидел на краю мола, на берегу небольшого синего озера. Над ним сияло голубое небо, а удочка подрагивала в его руках. Возможно, он думал о Деймиене, а возможно — о ней.
— Рис, — тихо позвала Сабрина.
Она увидела, как напряглась его спина, как он осторожно положил удочку на камни и медленно повернулся к ней. Он словно боялся ошибиться, боялся, что ему послышался ее голос.
Но едва он увидел ее, как сразу вскочил, почти подпрыгнул. Его рубашка была расстегнута, а рукава закатаны. Волосы же сильно отросли, и ветер играл его длинными прядями. Лицо графа покрывала многодневная щетина, которая отливала синевой — на ее фоне даже не был так заметен синий цвет его глаз. Да, Рис выглядел сейчас очень непривычно, но все же…
«Боже, как он красив», — промелькнуло у Сабрины.
Он казался выше, чем прежде. Казался больше… А может, это потому, что он занимал большое и важное место в ее жизни?
Он сделал ей навстречу три шага и остановился, не сводя с нее глаз, ярко блестевших от падавших на его лицо солнечных лучей.
Она медленно приблизилась к нему. Когда Сабрина оказалась совсем рядом, она склонила голову и припала лицом к его груди. Какое счастье снова дотронуться до него, снова вдохнуть его запах.
Он тихо рассмеялся и тут же нежно обнял ее. Она прижалась к нему покрепче и обхватила руками его шею.
Они стояли в молчании очень долго. И, казалось, не решались взглянуть друг другу в глаза. Наконец он не выдержал и, взяв ее лицо в ладони, заглянул ей в глаза, затем поцеловал ее. Но перед тем как поцеловать, он тихо прошептал:
— Я люблю тебя.
Ей хотелось навсегда запечатлеть в памяти выражение его глаз в это мгновение, а также сказать, что она тоже любит его. Но прежде чем она успела сказать хотя бы слово, он снова поцеловал. Нежно, очень нежно его губы коснулись ее губ. Она закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы.
— Да, люблю, — снова прошептал Рис.
Она рассмеялась, затем прижалась влажной от слез щекой к его груди.
И тут вдруг он спросил:
— Сабрина, почему ты встала в зале суда?
Вскинув голову, она взглянула ему в лицо.
— А ты увидел, как я встала?
— Кроме тебя, я почти никого не видел в зале, — признался он.
Она помедлила с ответом.
— Знаешь, Рис… Мне вдруг захотелось сказать всем, захотелось крикнуть на весь зал, что ты — очень хороший человек. Я была зла на бульварных писак и на тех, кто стоял за ними, на людей, которые полагали, что о тебе можно писать всякие гадости. Я хотела всем объяснить причины твоих поступков, в которых тебя намеревались обвинить. Раньше, чем кто-нибудь смог бы выступить против тебя.
Она умолкла и замерла на мгновение. А затем как ни в чем не бывало начала снимать с него одежду. И ей казалось, что это никогда не кончится, хотя на нем всего-то были рубашка и брюки. Наконец-то ее руки обхватили его обнаженное тело, и она снова к нему прижалась. Ее захлестнуло счастье, ведь в ее объятиях находился настоящий мужчина, сильный, смелый — и принадлежавший ей.
Тут он вдруг отстранился и, снова заглянув ей в глаза, со смехом проговорил:
— Ты всегда отличалась страстью.
В следующее мгновение Рис опять привлек ее к себе и крепко прижал к груди.
— Разве не ты виновен в этом? — шепнула ему на ухо Сабрина. — Ведь все это — твои тайны обольщения.
Вокруг них царили тишина и безмятежный покой. Чуть погодя он заговорил, а она, прижавшись щекой к его груди, слушала, как бьется его сердце.
— Нет, дорогая, ты изначально знала все тайны, которые я якобы раскрывал перед тобой.
И тут она вдруг вспомнила о том, что ей хотелось сказать ему. Запрокинув голову, чтобы видеть его сияющие глаза, она промолвила:
— Я люблю тебя, Рис.
Он на миг замер как изваяние. Потом с улыбкой сказал:
— Так вот в чем была главная тайна.
Октябрь 1821 года
Ричард Рис Уильям Джеймс Гиллрей, наследник рода Роуденов, был крещен в конце осени, но не в церкви Бакстед-Хита, как можно было ожидать. Обряд крещения проводили в Горриндже, где три витражных окна со словами «Вера, Надежда, Милосердие» отбрасывали цветные тени на толпу, собравшуюся в церкви. Так решила Сабрина, когда узнала подробную историю витражей. Три сестры Холт чувствовали себя ближе всего к отцу именно в этой церкви. Ведь благодаря его хитроумию им, в конце концов, удалось обрести друг друга и опять стать одной семьей.
Младенца, кричавшего весьма громко и выразительно, окрестили в честь трех смелых мужчин — отца, деда и человека, который пожертвовал жизнью, чтобы холодной зимней ночью спасти трех маленьких девочек и Анну Холт. Этим человеком был мягкий и добрый Джеймс Мейкпис. Кроме того, новорожденному дали одно имя — Уильям. Это имя очень нравилось и Рису, и Сабрине.
