Ему оставалось только воображать, что она и Регина могли наговорить друг другу.
— Почему же вас удивил мой приход?
Хьюберт удалился и тактично закрыл за собой двери, хотя его об этом не просили.
Да, все слуги знают. Наверное, знает весь Лондон.
— Потому что вы никогда не наносите визитов вечером.
Это правда. Ему обычно приходится пробираться через заднюю дверь под покровом ночи.
— Мне нужно поговорить с вами, — сказал он, стараясь не обращать внимания на охватившее его раздражение — иррациональное, конечно, — из-за того, что он не может войти через парадную дверь, как любой другой посетитель.
Но ведь он может, если захочет.
Но хочет ли он?
Увы, кажется, хочет. Хочет приходить днем, присылать цветы, дарить драгоценности, просыпаться в ее объятиях….
— О чем?
На Мэдлин было простое синее платье, хорошо сочетавшееся по цвету с обстановкой гостиной. Взгляд ее был прям, тело как будто расслаблено, но он почему-то понял, что это не так.
— О чем? — переспросил он, потеряв нить разговора, потому что взгляд его был прикован к ней.
Любовь ли это? Когда это случилось с ним в первый раз, все было иначе. Ослепительная, жаркая, та любовь была неотъемлема от трагедии войны, от опасности и запретного желания… Он был тогда моложе, был большим идеалистом, а темноволосая Мария, с ее огненным темпераментом, смуглой и яркой красотой, была полной противоположностью его сдержанной любовнице-англичанке. То, что происходило с ним теперь, походило на плавание по спокойной реке, теплой и полноводной, под солнцем, сияющим в небе, под шепот ветерка в зеленой листве деревьев на берегу…
Происходившее с ним теперь не давало прошлому вернуться. Ничто не могло уничтожить это прошлое, но, может быть впервые, Люк понял, что прошлое можно отставить в сторону. Боль, чувство вины, ужас…
— Вы сказали, что вам нужно поговорить со мной.
Он обрадовался, что она прервала его грезы, потому что не хотел идти по той темной тропе мучительных воспоминаний.
— Расскажите мне об Элис Стюарт, — повелительно проговорил он голосом более резким, чем собирался.
— Об Элис? — Мэдлин внимательно смотрела на него, широко раскрыв глаза, явно в полном недоумении. — А что вы хотите узнать?
— Все.
— Зачем? — прищурилась она.
— Я объясню, но сначала расскажите, что вы о ней знаете.
Мэдлин задумалась, хмуря ровные брови.
— Она несколько лет не жила в Англии и вернулась совсем недавно. Мы с ней не очень близкие приятельницы, хотя она и родственница Колина. Вряд ли я могу сообщить вам что-либо важное.
— Могла ли она знать о дневнике?
Мэдлин отпрянула, ее тонкие брови сдвинулись.
— О дневнике Колина? Я… я не знаю. Она, конечно, заходила ко мне по возвращении в Англию. Мы, естественно, говорили о Колине. Возможно, я упомянула о его дневнике. Она знала о его склонности записывать свои мысли — у них в семье все этим занимаются. И что же?
— Где она была до того, как появилась в Англии?
— Я точно не знаю. Эго что, допрос?
— Может, во Франции?
— Конечно, нет. Мы же были в состоянии войны.
Он не обратил внимания на ее возмущенный тон, потому что в голове у него уже начала формироваться картина того, что могло произойти, если в этом деле действительно был замешан Роже.
— А вы знали, что она попросила крупную сумму денег у вашего мужа, перед тем как отправиться в путешествие за пределами Англии, которое длилось столько лет?
Этот вопрос заставил ее выпрямиться в своем кресле. Глаза ее в приглушенном вечернем свете казались темными и полными слез. Она медленно ответила:
— Так вот куда они ушли? Когда поверенный разбирал дела Колина, он спрашивал меня об этих деньгах. Я была так поглощена горем, что ничего не могла предположить, но позже действительно удивилась. Обычно муж не обсуждал со мной свои дела, но сумма была крупная и он не сказал, что с ней сделал, и это меня удивило.
Люк с минуту смотрел невидящими глазами на статуэтку на боковом столике, мысли его где-то витали. Все сходилось, но не хватало еще нескольких кусочков.
— Значит, она могла получить деньги от вашего мужа как раз перед тем, как он умер, и не подлежит сомнению, что она исчезла на несколько лет, и едва появилась в Англии, как был украден дневник, а потом оставлен так, чтобы Фитч — иди кто-то еще — мог его найти. Правильно ли я рассуждаю?
— Наверное. — Мэдлин смотрела на него с беспокойным видом. — Что заставило вас думать об этом в таком свете? Элис никогда меня особенно не интересовала, но я не испытываю к ней антипатии. Колин любил ее, и мне этого было достаточно.
— А почему он дал ей деньги? У вас есть какие-нибудь предположения?
— Нет. — Она покачала толовой. — Хотя если они были ей нужны, я думаю, он мог ей помочь. Он был по натуре человек щедрый.
В свете такого сообщения и чтобы не пугать ее, он не стал высказывать предположение об убийстве. Любая потеря трудна, но он знал не понаслышке, что иметь дело с капризами судьбы — это одно, а человеческая злоба — совсем другое. Если лорд Бруэр заболел, этому нельзя было помешать. Если его убили, чтобы заставить молчать, это совсем другая разновидность горя.
Что мог лорд Бруэр знать? Что мог запирать в своем дневнике?
Майкл посмотрел тогда ему прямо в глаза. Она опасна.
Любой ценой Люк должен защитить Мэдлин.
— Вы поедете сейчас со мной ко мне домой.
Она не поняла, от чего у нее так сильно перехватило дыхание — от того ли, что он предъявил ей этот ультиматум, как будто мог хотя бы в какой-то степени распоряжаться ее жизнью, или от того, что сказал «домой».
— Вы и Тревор, — уточнил Люк с потрясенным и мрачным видом. Волосы у него были мокрые и курчавились. — Велите горничной собрать вещи, необходимые хотя бы на несколько дней. Если понадобится, можно будет потом послать за одеждой.
— Люк.
Мэдлин не могла придумать, что еще сказать, ее протест выразился в простом потрясенном шепоте, которым она произнесла его имя.
— Мне не хочется обнаружить через какое-то время, что я не принял необходимых мер предосторожности. Есть ошибки, которые нельзя повторять.
Ошибки? Неужели он винит себя в том, что случилось с той женщиной в Испании, с той, которую он, по словам его сестры, любил?
— Я не вижу в этом смысла. — Ей удалось проговорить эту фразу отчетливо. — Что вас так встревожило?
— Я объясню потом. Если вообще смогу объяснить. — Он сглотнул. — Господи, Мэджи, прошу вас. Не нужно со мной спорить. Достаточно сказать, что мне будет не по себе, если вы останетесь здесь одна. Поедемте со мной, поживите с моими родными несколько дней — или хотя бы до того времени, пока я решу, что все в порядке.
