вести менее активный образ жизни в следующие две недели. И, однако, все равно придется проявлять осторожность в течение нескольких месяцев. Любая встряска, как, например, случайное падение, может привести к аневризме или кровотечению.
Месяцы, полные тревог. Месяцы, полные стараний заставить Пандору быть тихой, спокойной, и при этом обеспечивать ее безопасность.
От неясных перспектив, от кошмаров, которые мучили его всякий раз, стоило ему заснуть, а в особенности от постоянных провалов в сознании Пандоры и ее апатичности, он стал мрачным и молчаливым. Странным образом доброе отношение друзей и родных вызывало в нем раздражение. В первую очередь это касалось цветов, которые присылали в клинику практически каждый час. Доктор Гибсон отказалась проносить их дальше холла при входе. И там они накапливались в похоронном изобилии, распространяя тошнотворно густой сладкий запах.
Наступил третий вечер в больнице. Габриель поднял затуманенный взгляд и увидел двух человек, входивших в палату.
Его родители!
При виде их он испытал громадное облегчение. В то же время визит отца и матери всколыхнул в нем все эмоции, которые он скрывал в глубине души до этого момента. Успокоив дыхание, Габриель неуклюже поднялся. Конечности затекли от долгого сидения на жестком стуле. Отец подошел к нему первым, крепко, до треска костей, обнял и взлохматил ему волосы, а потом встал перед кроватью.
Мать подошла следующей, обняла его со знакомой нежностью и силой. Она была единственной, к кому Габриель обращался в первую очередь, когда знал за собой вину, потому что понимал: мать никогда не осудит, не станет ругать, даже если он того заслужил. Она была источником бесконечной доброты, ей он мог доверить свои худшие мысли и страхи.
— Я пообещал, что со мной ей ничего не грозит, — сказал Габриель вдруг севшим голосом, уткнувшись лицом ей в волосы.
Эви ласково похлопала сына по спине.
— Я упустил ее из вида, хотя не должен был, — продолжил он. — После спектакля к ней подошла миссис Блэк… Я оттащил эту дрянь в сторону, и был слишком увлечен, что не обратил внимания… — Габриель замолчал и прочистил горло, стараясь не захлебнуться в эмоциях.
Эви дождалась, пока он успокоится, и тихо сказала:
— Ты помнишь, я рассказывала, как однажды т-твоего отца ранили из-за меня?
— Это было не из-за тебя, — раздраженно перебил ее Себастьян, стоя у постели. — Эви, неужели ты носилась со столь абсурдной мыслью все эти годы?
— Это самое ужасное ощущение в мире, — почти шепотом сказала она Габриелю. — В этом нет твоей вины, и попытка убедить себя в обратном не поможет ни тебе, ни ей. Мой дорогой мальчик, ты меня слушаешь?
Не отнимая лица от ее волос, Габриель покачал головой.
— Пандора не будет винить тебя в случившемся, — сказала Эви. — Не больше, чем твой отец винил меня.
— Вы оба ни в чем не виноваты, — вступил в разговор отец, — за исключением того, что страшно раздражаете меня этой чепухой. Единственный человек, виноватый в том, что бедная девочка ранена, это негодяйка, которая на нее напала. — Он расправил одеяло на Пандоре, наклонившись, поцеловал ее в лоб и уселся на прикроватный стул. — Сын мой… чувство вины в умеренных количествах может быть полезным, однако в чрезмерных дозах оно способно привести к саморазрушению и, хуже того, превратить тебя в зануду. — Вытянув длинные ноги, герцог небрежно скрестил их. — Нет никакой причины рвать на себе волосы, переживая из-за Пандоры. Она скоро полностью выздоровеет.
— Теперь ты у нас доктор? — ядовито осведомился Габриель, хотя уверенное заявление отца сняло с его сердца часть печали и тревог.
— Позволю себе сказать, что в свое время столкнулся с болезнями и ранениями, в том числе от удара кинжалом, поэтому могу довольно точно предсказать исход дела. Кроме того, не будем забывать о бравом духе этой девочки. Она выздоровеет.
— Я согласна, — решительно поддержала мужа Эви.
Прерывисто вздохнув, Габриель только крепче обнял ее и услышал, как она сказала с сожалением:
— Иногда я с ностальгией вспоминаю дни, когда могла решить все проблемы моих детей, уложив их спать или дав им по куску бисквита.
— Вот и ему не повредило бы немного подремать и съесть кусок бисквита, — сухо заметил Себастьян. — Габриель, иди, найди себе нормальную кровать и выспись как следует, а мы пока присмотрим за твоей маленькой лисичкой.
В течение полутора недель после возвращения домой Пандора не раз ловила себя на мысли, что в больнице ей подменили мужа.
Он стал в высшей степени внимательным, сам ухаживал за ней, включая самые интимные нужды, и делал абсолютно все, что было в пределах человеческих возможностей, дабы обеспечить ей полный комфорт: менял повязку на ране, обтирал губкой ее тело, читал вслух, долго, с короткими перерывами, массировал ступни и голени чтобы улучшить кровообращение.
Настояв, что сам будет кормить ее, терпеливо поил с ложечки бульоном, фруктовым соком или угощал кусочками бланманже. Неожиданно то, что раньше казалось противным — мягкость, белый цвет, отсутствие текстуры, — превратилось в главное достоинство и стало для нее открытием. И хотя Пандора сама могла прекрасно есть, Габриель отказывался отдавать ей ложку. Ей потребовалось два дня, чтобы вырвать ложку у него из рук.
Однако такие мелочи заботили ее в последнюю очередь. Габриель еще недавно был самым харизматичным мужчиной в мире, но теперь… Куда подевался его бесшабашный юмор, дерзость, игривость? Он перестал флиртовать с ней, подтрунивать и шутить… Бесконечный стоицизм, который стал порядком надоедать. Пандора понимала, что его напряженность продиктована беспокойством о ее здоровье, но ей страшно не хватало прежнего Габриеля, не хватало особой энергии любви и юмора, которая связывала их невидимыми нитями. И теперь, когда ей стало намного лучше, из-за железного контроля, который распространялся на каждое ее движение, она начала ощущать себя в осаде… в ловушке, если сказать точнее.
Когда Пандора пожаловалась Гаррет Гибсон, которая наносила ей визиты ежедневно, доктор удивила ее, приняв сторону Габриеля.
— Ваш муж пережил огромный ментальный и эмоциональный шок, — объяснила Гаррет. — В известном смысле он тоже был ранен, и ему требуется время, чтобы прийти в себя. Иногда невидимые раны могут оказаться не менее тяжелыми, чем телесные.
— Но он станет вновь таким же, каким был раньше? — с надеждой спросила Пандора.
— Полагаю, да. В значительной степени. Однако ему стало понятно, насколько хрупкой может быть жизнь. Смертельные болезни обычно меняют наши представления о некоторых вещах.
— О бланманже?
Гаррет улыбнулась:
— О времени.
Сдаваясь, Пандора вздохнула:
— Я пытаюсь быть с ним терпеливой, но он стал осторожным сверх всякой меры.
