– Боже, и вам нравится такая жизнь! – воскликнула я удрученно. – Неужели вы не устаете?!
– Нет! – сказал он с искренним энтузиазмом. – Больше всего на свете я люблю борьбу. И успокоюсь я не тогда, когда набью карманы золотом, а тогда, когда уничтожу всех конкурентов. По крайней мере во Франции.
Я чувствовала, что он искренен, но этой любви к риску мне было не понять. Дело даже не в деньгах, дело в той лихой, яростной веселости, с которой Клавьер прожигает жизнь. В старости он сможет сказать: да, мы пожили весело и лихо… Если, конечно, доживет до старости.
– Сюзанна, я знал, что меня ждет неделя напряженной работы. Я не буду ни есть, ни спать, пока операция не закончится. Перед началом этой кутерьмы я хотел повидать вас.
Я улыбнулась. Как хорошо, что он помнит обо мне! Интересно, если бы я попросила отменить эту операцию, он согласился бы? Вряд ли…
– Пожалуйста, будьте осторожны! – воскликнула я с тревогой.
Вместо ответа он обнял меня. Я больше не казалась себе плохо одетой и растрепанной, кошмар действительности закончился, грязные стены кухни словно растаяли, и я видела только серые глаза Рене, звезды, освещавшие нас с неба, и качающиеся за окном верхушки вязов… Мои руки сами собой поднялись и обвили шею Клавьера, пальцы утонули в его белокурых кудрях, от него терпко пахло американскими сигарами, к этому запаху примешивался едва уловимый аромат гваделупского лавра и кофе… Я закрыла глаза. Его губы еле слышно пошли вдоль моего виска к щеке, к подбородку и взволнованно, почти на ощупь слились с моими полуоткрытыми губами. Сладкая судорога пробежала по моему телу. Рене легко преодолел барьер моих зубов, и поцелуй стал так глубок, что меня бросило в дрожь. Его рука скользнула мне на грудь, проникла под старую ткань корсажа.
– Радость моя, – прошептал он, скользя губами по моему уху, – о, моя радость!..
Сделай он хоть одно движение, прояви нетерпение, и я сразу, без единого слова отдалась бы ему – здесь, прямо на кухне, со всей страстью и нежностью – я так давно их не растрачивала! И все же где-то в глубине, в кипении крови рыдала какая-то затаенная печаль – за то, что это случится так скоро и так обыденно, что не будет у нас постели, усыпанной розами, и треска дров в камине, не будет всех этих романтических бредней, которые так нравятся женщинам… Рене понял это. Уж не знаю как, но он понял.
– Я люблю вас, – прошептал он с небывалой нежностью в голосе. – Вы заставили меня забыть о Жюли.
– Я тоже люблю вас.
– Так неужели мы не можем подождать?
Он подавил желание неимоверным усилием воли и теперь казался почти спокойным. Обняв меня, как ребенка, он прошептал медленно и ласково:
– Пройдет время, и вы вернете себе своего Жанно. Я увезу вас в Монако, туда, где прошло мое детство, где песок Лазурного берега и синее море золотятся под солнцем… Вас уже ничто не будет тревожить, да и я заброшу свои дела.
– Мы будем счастливы, правда? – проговорила я с искренней надеждой.
Рене кивнул в ответ так же искренне. Внезапно сжав меня в объятиях, он прошептал с обжигающей страстью в голосе:
– Черт побери, как жаль, что я должен так долго ждать вас! Я впервые возжелал вас, когда вы выходили замуж за принца, а с тех пор прошло почти пять лет. Кто бы поверил, что Клавьер превратится просто в романтического воздыхателя… И кто еще в Париже поверит, что я не имел вас, моя дорогая.
Все эти дерзкие замечания я пропускала мимо ушей – я же знала, что Рене любит быть циничным, наглым и бесцеремонным. И знала, что это только бравада…
– Поцелуйте меня, Рене, и замолчите.
Он поцеловал меня целомудренно, в щеку, и когда я посмотрела на него, в его серых глазах плясали обычные нахальные искры.
– Мы скоро увидимся, правда?
– Через неделю я закончу свои дела, Сюзанна. Я заеду к вам. Не уезжайте никуда без меня, ради Бога!
– Конечно, – шепнула я.
– Наберитесь терпения и знайте, что через три месяца… ну, самое большее – через полгода, нас будет встречать Лазурный берег…
Я улыбнулась. Передо мной опять открывалась такая ясная надежда на любовь и счастье, что я снова обрела прежнюю веру и оптимизм, позабыв о прошлых неудачах. Я жила уже не прошлым, а будущим.
4День 27 февраля 1793 года подходил к концу. Часы пробили половину одиннадцатого вечера.
Чуть приподняв занавеску, я выглянула в окно. На первый взгляд двор Тампля казался пустынным, и только у стен темными группами стояли солдаты из подразделения Кортейя. Все они были подкуплены Батцем и знали, что королева будет нынче ночью похищена. На улице, за Тамплем, дежурили молодые роялисты – они отвлекут погоню, если таковая будет.
Было темно, лишь гипсовая лампа тускло мерцала на столе. – Все спокойно! – сказала я недовольным шепотом. – Что вы так трусливы? Пойдемте к королеве.
Мишони, комендант парижских тюрем, весь обливался потом от страха. Я смотрела на него с презрением. Принял взятку от Батца и сам тому не рад!
– Идите сами, – проговорил он. – Я вас тут подожду.
– Ну уж нет! – заявила я решительно. – Роли расписаны заранее: я одеваю детей, вы – несете одежду королеве. Ну, побыстрее!
Действительно, никакая опасность вроде бы не грозила. Гарнизон Тампля на две трети подкуплен. Комиссары – Лепитр и Тулан – на стороне королевы. Инспекция Коммуны сегодня уже была… Если действовать решительно, все можно провернуть за полчаса: переодеть королеву и принцессу в одежду национальных гвардейцев, выйти из Тампля, сесть в легкую карету, запряженную лучшими лошадьми… Батц все продумал. Да и сам он находится там, внизу.
Я тянула Мишони за рукав и, пока поднялась на второй этаж, выбилась из сил.
– Какой же вы, все-таки, трус! Взгляните, во дворе только наши солдаты! Никто вас ни в чем не подозревает!
Мне едва удалось затолкать его в комнату королевы. Тулан, помогая мне не оступиться в темноте, проводил меня в спальню дофина и принцессы.
Они не спали. Юный король беспокойно ерзал на месте и тяжело вздыхал. Мари Тереза Шарлотта машинально гладила брата по волосам. Ей было уже шестнадцать, но она казалась испуганной как девочка.
– Вставайте! – сказала я громко и как можно веселее. – Может быть, ваше высочество, вам покажется это невероятным, но на эту ночь Тампль оказался в руках роялистов. Такого не выдумал бы ни один писатель.
– Снова все повторяется! – тихо сказал Людовик XVII.
– Что повторяется?
– Мы уже убегали однажды. Я помню. Тоже переодевались и долго ехали в карете. А потом нас все равно поймали и очень обижали. Мама плакала. А потом убили моего отца-короля.
– И что же?
– А то, мадам, – печально сказал мальчик, – что теперь королем стал я, потому что моего отца убили, и когда нас снова поймают, то меня тоже убьют.
