– К черту все эти рассуждения! Я ненавижу всех, кого вы любили раньше, ненавижу, хоть сейчас они, возможно, просто мифические противники.
– Но я никого не любила, – сказала я совершенно искренне. В эту минуту я и сама в это верила.
– Послушайте! – Он ближе привлек меня к себе, заглянул в глаза. – Я люблю вас безумно. А вы?
– Да, да, да! – воскликнула я с жаром.
– Так вы должны знать, – заговорил он со страстью, которой трудно было ожидать от насмешливого и холодного банкира, – что, если с этой минуты между нами встанет хоть какой-то человек, если вы даже в мыслях разрешите себе какой-нибудь любовный роман или мечтание, я пойму это и с той поры все будет кончено.
– Вы налагаете на меня цепи, – проговорила я, стараясь обратить все в шутку, – а между тем не имеете пока на это никакого права.
Он крепче сжал мои локти.
– Сейчас не время для шуток! Я говорю всерьез. Я ненавижу, когда между мной и женщиной, которую я люблю, затесывается кто-то третий, будь то любовник, муж или… мечта. Вы же знаете, что женщины часто представляют себя в объятиях другого.
– У меня нет ни мужа, ни любовника, – прошептала я слегка удивленно, – и у меня нет привычки грезить о них во сне.
Клавьер смотрел на меня и молчал, взволнованно переводя дыхание. Сегодня он казался мне другим, сегодня его страсть меня слегка пугала.
– Рене, вы удивляете меня.
– Чем?
– Тем, что вы такой собственник. Мне кажется, вы считаете меня такой "же своей собственностью, как ваши миллионы и особняки. – Последние мои слова прозвучали слегка вопросительно, но он ничего не ответил, и я продолжила: – Вы заключили насчет меня пари, и я не совсем понимала почему. Теперь, кажется, все понятно. Вы хотели купить меня за деньги, а когда это не удалось, принялись бередить мои чувства. Ну что ж, а теперь я отвечаю вам взаимностью, но вам этого мало, и вы все равно хотите приобрести меня, угрожая порвать наши отношения… Разве не так?
– Я люблю вас, – произнес он, качая головой.
– Я тоже, – горячо заявила я. – Я могу любить очень искренно и верно, но я могу и разлюбить раз и навсегда. Со мной так уже бывало. Так что не требуйте у меня клятв. Пока я люблю, вы можете быть во мне уверены.
Рене привлек меня к себе, взял мое лицо в ладони:
– Вы так горды и упрямы?
– Я француженка, парижанка, аристократка… Это неисправимо.
– Разве я влюбился бы в вас, будь это иначе?
Я думала, он поцелует меня, уже почти чувствовала его губы на своих губах, но он ограничился тем, что поднес к губам мою руку.
– Вы упрямы, как мул, Сюзанна, и горды, как сто тысяч Ниобей. Вы аристократка до кончиков ногтей, а я ненавижу аристократизм. Вы своенравны, строптивы, изменчивы, а я обычно ценю в женщине мягкость.
– О, довольно перечислять мои недостатки! – проговорила я капризно. – Вы еще вспомните, что я бедна, плохо одета, живу в месте, которое вы называете норой, и в придачу имею ребенка.
– Вы просто глупы, мой ангел. Ваш женский ум так беден, что почему-то принял мой восторг за перечисление недостатков. Вас следовало бы примерно наказать за это, но так и быть, я сообщу вам новость, которая привела меня сюда.
– Новость? Вероятно, что-то скверное!
– Рене Клавьер никогда больше не сообщит вам скверных новостей. Речь идет о пропуске.
Я вскрикнула от радостного удивления. Святые апостолы! Может быть, заставы наконец открылись и пропуска отменены?
– Ну, говорите, говорите же!
– Моя дорогая, пропуск будет у вас через некоторое время. Мне удалось без помощи Батца выйти на одного влиятельного чиновника. За несколько сотен тысяч он продаст мне пустой бланк, в который вы и впишете свое имя. Вы понимаете?
– Мне ли это не понимать!
– Так что вам недолго осталось быть в плену у Батца. Этот евнух и мне порядком надоел – никак не могу разгадать его планы…
Меня так и подмывало рассказать Рене о том, что я каждый день делаю в Тампле, но я вовремя вспомнила злобное предостережение Батца: «Если ваш Клавьер окончательно сойдет с ума и попытается вырвать вас из моих рук, то о его махинациях узнает Комитет общей безопасности». Этот Комитет пользовался весьма дурной славой… Нет, только не это!
– Что вы говорите? – спросила я, уяснив, что прослушала несколько слов, сказанных Клавьером.
– Я говорю о том, что для вашего будущего путешествия за детьми не понадобится почтовая карета. Возможно, мы поедем вместе… Для меня это будет отличным отдыхом после той грандиозной операции, которая начнется завтра.
– Рене, Рене! – воскликнула я, ничуть не увлеченная его рассказом о совместном путешествии. – Неужели вы хотите остаться во Франции? Неужели вам нравится эта дикая страна?! О, моя мечта – эмиграция. Подальше от крови, Революции, Равенства, Братства! Не нужна мне такая страшная свобода. Если бы вы только согласились… Как прекрасно нам было бы в Австрии! Там уже давно обосновался мой отец.
– В Австрии?
Удивление Клавьера, казалось, не имело границ.
– Мне оказаться среди аристократов? Да я их ненавижу! Сердце у меня сжалось, я вцепилась в руку Клавьера, я почти умоляла:
– Что нам аристократы? Мы были бы вдвоем – вы и я. Мне безразлично ваше происхождение; все это дребедень, пустой звук. Я люблю вас…
– Я тоже, – напомнил он.
– Но вы же должны понимать, что пребывание во Франции грозит мне гильотиной!
– Мои миллионы оградят вас от революции.
С мгновение я пораженно смотрела на него, словно онемев. Помнится, Франсуа говорил то же самое: доверьтесь мне, и я сделаю вас счастливой… Теперь Клавьер обещает оградить меня от революции. Но как можно спастись от зла, заполняющего все пространство?
– Как вы заблуждаетесь! – только и смогла сказать я. – Революция и вас не пощадит, и до вас доберется, не говоря уже обо мне.
– Чепуха! – сказал он, внезапно разгорячившись. – Что вы себе думаете? Я банкир, а не сапожник, приживающийся на новом месте. По крайней мере, я должен закончить свои дела здесь.
Я молчала. Конечно, в его делах я не разбираюсь… Но я отлично разбираюсь в том, на что способна революция! Достаточно вспомнить кровавый сентябрь и горы трупов во дворе Ла Форс…
– О какой операции, запланированной на завтра, вы говорили? – спросила я после долгой паузы, когда, наконец, смогла говорить уверенно. – Снова хлеб, ячмень?
– Нет… Речь идет о свечах и мыле. Два месяца назад я скупил все эти товары и вот уже месяц, как не выпускал их на прилавки. Завтра лавочники начнут их продажу, предложив платить за мыло вместо пяти целых тридцать су. Я сорву огромный куш, но я не уверен, что не начнутся бунты… Поэтому на время я удалюсь в свою подземную контору в Сен-Жермене.
