Его мокрые волосы были заглажены назад и касались воротника рубашки, прилипшей к нему, словно вторая кожа.
— Ты выходил из дома?
Это было совершенно очевидно, но каменное молчание Лахлана привело Эванджелину в замешательство, и она спросила первое, что пришло ей в голову.
— Да.
Стоя к ней спиной, он отстегнул меч и положил его на сундук у спинки кровати.
Она обратила внимание на то, как резко он вытащил из сапога свой шотландский кинжал, и, снова положив книгу на стол, встала.
— В чем дело?
К Эванджелине вернулась ее прежняя тревога.
Опустив голову, Лахлан прерывисто выдохнул и медленно повернулся, и при виде муки в его глазах Эванджелина похолодела.
— Расскажи мне.
Удивившись, что смогла произнести какие-то слова сжавшимся от страха горлом, она пошла к мужу.
— Это мой сын, Эви. У Ламона и Урсулы мой сын.
От него исходила смертельная ярость, а его лицо было искажено страданием.
— Почему ты так уверен?
Лахлан ничего не ответил.
— Лахлан, прошу тебя! — взмолилась она и, почувствовав слабость в ногах, для поддержки оперлась о спинку кровати.
— Я был совсем немногим старше своего ребенка, когда позировал для портрета, который висит в галерее Льюиса. Мальчик в точности похож на меня. — Его губы скривились от горечи. — До сих пор помню, как Эйдан тогда поскандалил с Александром. Мой брат отказался позировать для портрета, если там не будет меня.
Лахлан тряхнул головой, как будто старался прогнать воспоминание.
Эванджелине хотелось подойти к нему, утешить его, но непреклонная поза мужа остановила ее.
— Я не знала, что ты, Эйдан и Рори собирались продолжать поиски до утра.
— Их со мной не было. Я получил от Ламона записку, в которой он предложил мне встретиться с ним на холмах над Лох…
— Ты пошел один… и даже не сказал мне! Как ты мог утаить такое от меня?
Эванджелина не могла скрыть свое возмущение. Как она должна защищать Лахлана, если он скрывает от нее такие вещи?
Он повернулся к ней лицом, его глаза пылали бешенством, и потрясенная Эванджелина попятилась.
— Они угрожали его жизни, если я нарушу их требование.
Грубо выругавшись, Лахлан опустился в кресло.
При виде его глубокого отчаяния Эванджелина забыла о своем гневе — Лахлан достаточно пережил, чтобы она еще добавляла ему страданий.
— Что произошло? — тихо спросила она.
— Я добрался до вершины холма, оставаясь незамеченным, — проведя руками по лицу, заговорил Лахлан, — и надеялся застать их врасплох. Женщина и ребенок стояли на краю обрыва. Света было достаточно, чтобы я смог разглядеть, что это была Урсула и мой… мой сын. Не знаю, но, должно быть, от потрясения при виде мальчика у меня вырвался какой-то звук. Урсула схватила ребенка за руку и держала его над озером, а в руке у нее был кинжал.
Эванджелина не смогла сдержать крик. Она шагнула к Лахлану, но что-то в его глазах заставило ее остановиться. Это был не просто ужас от того, что он видел; казалось, он находится где-то далеко.
— Лахлан?
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и потер рукой щеку.
— Ребенок плакал. Единственное, что я видел, — это ужас на его детском лице, и я бросился к ним. Но Ламон прыгнул на меня и, повалив на землю, приставил нож к горлу, прежде чем я понял, чем меня ударили.
Сейчас больше, чем когда-нибудь, Эванджелина жалела, что Лахлан не поделился с ней содержанием послания. Она могла только догадываться, как трудно было Лахлану снова столкнуться с этими людьми. Ему нельзя было в одиночку ходить на встречу с ними.
— Они требовали денег за его возвращение?
— Нет, — он поднял к ней раненый взгляд, — им нужна… ты.
Эванджелину обдало волной жара, и у нее перед глазами поплыл туман. Почувствовав, что у нее подкашиваются ноги, она ухватилась за спинку кровати и, качая головой, опустилась на постель. Нет, этого не может быть.
— Я не хочу этого! Я не могу!
— Послушай меня, Эви.
Лахлан встал с кресла и, не отрывая от Эванджелины взгляда, сделал шаг к ней.
Она чувствовала его решимость. Он действительно хотел, чтобы она это сделала — предложила себя в обмен на его ребенка, отдала себя в руки тех людей, которые сговорились выпустить на свободу темные силы, как когда-то сделала ее мать.
— Я не сделаю этого. Не могу поверить, что ты попросил меня об этом.
— Эви, пожалуйста, ты должна понять. Они убьют его, если ты не согласишься.
Его предательство резануло ее по живому, и Эванджелина подняла обе руки.
— Нет. Не приближайся ко мне.
Она не позволила себе пожалеть Лахлана, хотя и видела в его глазах страдание.
— Эви, обещаю, я никогда не допущу, чтобы они причинили тебе зло.
— Это не то обещание, которое ты в силах выполнить. — Она задрожала и обхватила себя руками. — Ты же не можешь всерьез верить, что она причинит вред собственному ребенку. Они…
— Нет, я верю. — У него на щеке задрожал мускул. — Ты ее не видела. Она убьет своего сына так же легко, как Александр убил бы меня, если бы не мой брат. — Лахлан отвернулся от нее и неподвижно смотрел в пламя, но Эванджелина успела заметить его боль. — Она одела его только в ночную рубашку, и ее не заботило, что она почти вырывает ему ручку из сустава. Тебя там не было, и ты не слышала его крик, не видела страх у него на лице.
— Сколько тебе было лет, когда Александр пытался тебя убить?
— Восемь.
— Как…
— Нет! — Лахлан стремительно повернулся лицом к ней. — Речь не обо мне, речь о моем сыне. Только ты одна можешь спасти его. Господи, Эви, ты настолько сильна, что у них нет шанса устоять против тебя и твоей магии. Не могу поверить, что ты способна быть такой бессердечной.
Несколько секунд только его хриплое дыхание нарушало тяжелую тишину в комнате.
— Ты на самом деле уверен, что я не хочу помочь тебе? Я бы сделала все, что в моих силах, чтобы защитить тебя и твоего ребенка, но я боюсь. Боюсь оказаться на расстоянии десяти шагов от той двери, боюсь, что все повторится, и…
Эванджелина не могла продолжать.
— Я виноват. — Лахлан тяжело опустился в кресло и запустил руку в волосы. — Прости меня. Я должен был понять твои страхи и не имел права просить тебя об этом. Но ты должна поверить мне: ты не зло, ты не такая, как твоя мать.
— Зло там, я видела его. Они используют мою энергию, чтобы…
Она замолчала на середине фразы, когда ей в голову пришла идея — это был выход. Эванджелина проглотила слезы. Если она отдаст свою магию Лахлану, они не смогут воспользоваться ею против нее самой. При мысли, что навсегда лишится своей энергии, Эванджелине чуть не стало плохо, но она подавила горестное рыдание, напомнив себе, что сделает это ради всеобщего блага. Ни Лахлан, ни его ребенок не заслужили страданий, и все Королевства — и Фэй, и Смертных — должны быть спасены от таких, как Урсула и Ламон. Сумеют ли они использовать ее или нет, но они все равно не откажутся от своего намерения открыть дверь в преисподнюю.
