– Ну разумеется, мадам. – Он снял и отбросил рубашку.
Она накренила хрустальное блюдо. Подслащенные, приправленные портвейном сбитые сливки проследовали тем же маршрутом, что и бургундское, и по ложбинке между мускулами стекли на живот. Она опустилась на колени и, шаля, слизнула сливки языком.
– Полагаю, – он схватил с подноса серебряный соусник с лимонно-медовой подливкой, – что мед, и вино, и сбитые сливки, и желание должны слиться в едином яростном и все-насыщающем пиршестве плоти.
– А если я позволю тебе все, ты расскажешь мне свои тайны? – Она не сводила с него глаз, похожих на лазурные озера. – Предашь ли ты свою душу в мои руки?
– Предам, предам, но не за одно это, – ответил он. – Только за любовь.
Неизведанные земли те, в которых страсть насмешничает и гипнотизирует, буйствует и поглощает, а возможности оказываются, в конце концов, все-таки исчерпаемыми.
В промежутках между едой, сном и любовью он рассказывал. После того как она обтерла его кожу влажной губкой, позволив также обмыть себя, и лежала, положив голову ему на плечо, как на подушку, а пальцы его ласкали нежный изгиб ее шеи и прелестную линию подбородка, он смотрел на колеблющееся пламя свечей на каминной полке и рассказывал всякие истории. Длинные, не слишком связные истории о своем детстве в Озерном краю. Небольшие историйки времен холостяцкой жизни в Лондоне. Он не ждал от нее ответных откровений.
– Там очень красиво, в краю, где я вырос, – говорил он. – Волшебный край. Совершенно дикие склоны долины Борроудейл навсегда запали мне в душу. Однако долгими зимними вечерами, когда ветер и дождь загоняли нас в дом, сердце мое стремилось к красоте иного рода: красоте живописи, скульптуры. Тогда мне казалось, что моим заветным желанием является сколотить состояние, чтобы коллекционировать искусство.
– Ну и как, получилось?
– Что получилось?
– Состояние сколотить.
– Маленькое, которое я и промотал позднее, преследуя уже не столь невинные цели. Сколотить настоящее состояние можно только ценой очень больших издержек в моральном плане.
– Не ограбив ближнего своего?
– Составление капитала предполагает множество моральных издержек. Это одна из них. Ни одно собрание живописи или скульптуры не стоит того.
– И ты стал коллекционировать женские сердца, – заметила она, – никогда по-настоящему не отдавая своего сердца ни одной из женщин.
Голос ее звучал так сонно, что он даже не ответил. Только поцеловал и не стал мешать ей спать. Наступило утро вторника, они уже успели смыть друг с друга осадок предыдущей ночи, когда личная тема всплыла в их разговоре снова. Он рассказывал о своей юности, о последних моментах невинности, когда простодушная дружба детских лет перерастала во что-то совершенно иное.
– Ты говоришь о любви, – напомнила Сильвия. – Я верю, что ты действительно любил леди Грэнхем, по крайней мере, немного любил. Но помимо детских влюбленностей, любил ли ты когда-нибудь кого-то еще?
Он стоял на коленях возле камина, раздувая огонь.
– Была одна дама, которую, как мне кажется, я мог бы полюбить, хотя Мег уже считалась моей возлюбленной в то время, а я никогда не изменял ей. Никогда.
– То есть как это, «кажется, мог бы полюбить»?
Дав вымыл руки и выставил таз за дверь. Сильвия села возле огня и, вытянув ноги, положила босые ступни на край решетки. В одежде мальчика такая поза казалась естественной и удобной, но сейчас, при обнаженных руках и плечах и при ее длинных ногах в шелковых чулках, украшенных лентами подвязок, эффект оказался поразительным.
– Я едва знал эту даму. – Во рту у него пересохло. – Я просто стал случайным свидетелем того, что произошло между ней и мужчиной, который позднее стал ее мужем. Она считала, что ненавидит его, однако сердце подсказывало ей, что любовь требует жертв, и не побоялась поставить все на карту.
Шея Сильвии стала заливаться краской.
– И мужчина оказался достойным подобной доблести с ее стороны?
– О да. Хотя он ни о чем и не подозревал в то время. Мужчины редко бывают внимательны.
Румянец Сильвии стал гуще.
– И ты считаешь, что я должна подобным же образом рискнуть ради тебя?
– Дав подошел к ней и стал за ее спиной. Погладил рукой ее волосы.
– Я же рискую ради тебя, – объяснил он.
– И, возможно, я уже влюблена в тебя, – призналась она, – и с самого начала была влюблена.
Сердце у него остановилось, потом подпрыгнуло и забилось сильно и быстро. Дав наклонился и поцеловал ее затылок.
– Но ты до сих пор не веришь, что просто любовь – уже само по себе достаточно?
– Не знаю, – она. – Вероятно, нужно снять еще один слой.
Еще один слой. Он стянул с себя штаны в обмен на ее корсет. В результате Дав остался совершенно обнаженным, в то время как на ней еще оставалась короткая белая сорочка. Тонкая, прозрачная сорочка скользила по ее бедрам и груди, как свет, пляшущий по поверхности воды, отчего она казалась самой невинностью.
За едой и в промежутках между занятиями любовью они говорили об искусстве, философии, литературе. Позже, когда он, в очередной раз отдышавшись, снова принялся за свои рассказы, она тоже начала кое-что рассказывать в ответ. Короткие истории из ее детства в Англии, которое она помнила смутно. Потом бегство ее семьи в Италию. Девичество в Италии, где лето бывает долгим и жарким, а зимой всего лишь прохладно. Она обучалась у итальянских монахинь и у частных учителей и полагала, как все молоденькие девушки, что вырастет, удачно выйдет замуж и будет рожать детей.
Она не рассказала ему ничего такого, что могло бы обличить ее, ничего из ее «другого прошлого», которое Таннер Бринк также с большим усердием скрывал от него, но все равно ее рассказы помогли ему очень многое понять.
– Я никогда и не думала, что снова смогу увидеть Англию, хотя в некотором смысле Англия всегда оставалась для меня своего рода землей обетованной, – говорила она. – Моя мать так никогда и не смогла забыть родину, равно как и принять Италию. Она все время говорила об английских розах и лесах, словно нигде в мире больше нет ни роз, ни лесов.
– Так что ты вернулась домой.
– Домой?! – отозвалась она. – Господи! Что за странная идея! Нет у меня никакого дома.
– Ты так говоришь, потому что в Англии ничего, кроме Лондона, не видела, да еще зимой, и такой гадкой зимой. Вот весной я покажу тебе...
– Весной меня здесь уже не будет, – перебила она его. – Я успею предать тебя задолго до наступления весны.
Однако ночью они, вымытые, наевшиеся и пресытившиеся любовью, уснули вместе в его постели, уютно прижавшись друг к другу. И ни одного слоя одежды между ними уже не оставалось.
