– Нет, синьорина, – возразила Леонора и накрыла руку Абигайль своей. – Я не одна. Со мной мой брат.
Абигайль ошеломленно охнула.
– Ваш брат? Он все-таки вас разыскал?
– Si. Он такой же, как я. Мой любящий брат спорил с отцом, пытался убедить его взглянуть на вещи трезво, но все без толку. Поэтому он поклялся уйти в монастырь, но сначала помог Артуру с малышом бежать под покровом ночи, а потом вернулся ко мне. Мой брат решил разделить со мной наказание. Проклятие будет лежать и на нем тоже до тех пор, пока не будет снято с нас обоих.
– О Господи! А Морини и Джакомо?…
Леонора кивнула:
– Они присматривают за замком.
– Морини была вашей служанкой, верно? Это она помогала вам встречаться с Артуром?
– Si, – тихо ответила Леонора. – Она была моим доверенным лицом.
– А Джакомо?
– Он был камердинером моего брата. Они помогали передавать записки, вот отец и проклял нас всех.
– Тогда понятно, почему Джакомо так обижен на весь свет. И они все это время жили в замке? Все три сотни лет встречали и провожали путешественников?
Леонора вновь кивнула:
– С тех самых пор, как мой сын стал мужчиной и приехал в замок. Его отец прислал туда же невесту для него, но этого оказалось недостаточно, чтобы снять проклятие. Любовь была не настолько сильной, они не нашли счастья. Когда у моего сына родился свой сын, он тоже послал его в замок, но проклятие так и не разрушилось.
– Боже правый, – прошептала Абигайль, не в силах двинуться с места от ужаса. – Из поколения в поколение никто не мог разрушить проклятие? Их любовь не была вечной?
В воздухе повисла тишина, наполненная теплом и ароматом растущих лимонов. Абигайль подумала об Уоллингфорде, поджидающем ее у калитки на самом солнцепеке. Уоллингфорд сказал, что она его жена, дарил ей наслаждение ночью и подавал кофе утром. Уоллингфорд – ее любовник, ее любимый. Возможно ли, что он, единственный из потомков лорда Коппербриджа, способен на вечную и преданную любовь?
– А что случится, когда проклятие будет снято? – спросила Абигайль. – Вы… вы снова станете смертной?
– Я верю в это. – Леонора склонила голову. – Я верю, что моя жизнь станет обычной. Что я состарюсь, умру, а потом отправлюсь на небеса, чтобы встретиться со своим любимым и сыном.
– А если проклятие не будет снято, вы так и станете ждать дальше?
Леонора высвободила свою руку.
– Нет, синьорина, дальнейшее ожидание невозможно. Ангел дал мне только три сотни лет. Другого шанса не будет. Мы должны освободиться от проклятия сейчас или так и будем находиться в земном чистилище до скончания мира.
И вновь наступила тишина. И вновь запел жаворонок. На этот раз Абигайль увидела его, перескакивающего с ветки на ветку и поглядывающего на сидящих на скамье. Абигайль опустила взгляд и увидела, как дрожат ее руки.
– Я сделаю все, что в моих силах, Леонора. Все, что вы попросите. Даже выйду за него замуж, если нужно.
– О, синьорина. – Леонора подняла голову, и в ее блестящих глазах отразилась вся скорбь мира. – Не вы должны что-то делать, не вам предстоит разрушить проклятие.
– Не мне?
– Нет, синьорина. Не вам, а потомку моего возлюбленного – лорда Коппербриджа. Человеку, в жилах которого течет моя кровь и кровь моего Артура. Только он один может спасти нас.
Глава 21
Казалось, он попал совсем в другой мир после нестерпимой жары на улице. В соборе было темно и прохладно. Уоллингфорд постоял некоторое время у входа в собор, давая глазам привыкнуть к полумраку после ослепительного солнечного света, потом вошел внутрь, сам того не осознавая.
Этот собор был весьма необычным сооружением, возведенным каким-то сумасбродом архитектором, решившим чередовать полосы из темного и белого камня, так что внутри собор выглядел точно гигантская зебра. Уоллингфорд заходил сюда однажды несколько лет назад, когда путешествовал с братом по континенту, но постарался как можно быстрее выйти наружу. Он не любил посещать соборы, потому что высоченные своды, холод и звенящая тишина вселяли в него чувство тревоги.
Так почему же тогда он ощутил сильное желание прийти сюда, едва только увидел претенциозный черно-белый купол, выделяющийся на фоне ярко-голубого неба, гуляя по окрестным улочкам в ожидании Абигайль?
Он был здесь не один. Какие-то люди, закутанные в темные одежды, преклонили колени. Небольшая группа туристов столпилась в самом центре, держа в руках путеводители по историческим местам, и разглядывала потолок, на котором несколько сотен золотых звезд сияло на фоне голубого неба.
Он обошел неф, и звук его шагов гулким эхом пронесся под сводами. Вокруг было изобилие образцов подлинного искусства – на полу и стенах, – и все же взгляд Уоллингфорда неизменно устремлялся на невероятно высокий потолок. Что вдохновило средневековое воображение на создание подобного свода? Простые мужчины, грешники, так же, как и он, сталкивающиеся с соблазнами, обращали свой взор к небу и к своему Создателю. И эта недостижимая высота вселяла в них надежду.
Уоллингфорд миновал черно-белые колонны. Впереди виднелась белая мраморная кафедра, а слева – небольшая молельня, щедро покрытая позолотой. Повинуясь порыву, он вошел внутрь и обнаружил, что она посвящена Джону Баптисту. В глубине виднелась его бронзовая статуя, а посередине располагалась купель. Рядом с алтарем молился монах в одеянии из коричневой шерстяной ткани, подпоясанном простой веревкой.
Не желая его беспокоить, Уоллингфорд сделал шаг назад, но монах поднялся с колен и повернулся к нему, снял с головы капюшон, что, судя по всему, означало приветствие.
– Buon giorno, – осторожно произнес Уоллингфорд, и волосы зашевелились у него на затылке.
– Buon giorno, синьор. Вы пришли помолиться? – Монах указал рукой на алтарь.
Уоллингфорд замахал рукой:
– О нет. Я всего лишь турист. Вы хорошо говорите по-английски, сэр.
– Говорю немного. Присядьте. Красивая молельня, правда?
– Красивая. – Уоллингфорд обошел молельню, рассматривая фрески на ее стенах, средневековую купель и статую в глубине.
– Статую создал Донателло, – пояснил монах.
– Она великолепна. – Уоллингфорд приблизился на несколько шагов, словно хотел рассмотреть статую повнимательнее. Его сердце отчаянно билось в груди.
– Вы приехали в Сиену один, синьор?
– Нет. Со своей… со своей невестой.
– А! Вы собираетесь жениться! Это хорошо, синьор. Жена приносит большую радость. Она дороже самого дорогого рубина.
