Взгляд ее серых глаз метнулся к герцогу.
— Почему? Вы знаете, кто отец Люка?
Монфор кивнул.
— Фредерик. Он оставил письмо, объясняющее его мотивы. — Вид Роксдейла, получившего это известие, преследовал Монфора. Никогда он не видел столь потрясенного человека. — Роксдейл начал подозревать Трента. По крайней мере этот вариант можно сбросить со счетов.
— Фредерик?! Какой же он трус и негодяй! — Джейн обеими руками схватила руку Монфора. — Ваша светлость, разве вы не понимаете? Я должна ехать к Константину. Он ужасно страдает…
Монфор чувствовал себя обязанным сказать это:
— Он не хочет тебя, Джейн. Отпусти его.
Герцог прочистил горло, решив завершить свою задачу.
— Роксдейл готов оставить Люка жить с нами при условии, что каждое второе лето мальчик будут проводить в Лейзенби-Холле.
Ее губы задрожали.
— Понятно. — Невидящим взглядом Джейн смотрела в камин. — Да, я поняла.
Беспокойство снова овладело им. В плечах и груди чувствовалось напряжение. С некоторым трудом Монфор продолжил:
— Я убедил его позволить нам объявить, что ваша помолвка расторгнута.
— Я не отпущу его, — тихо сказала Джейн.
— Или это, или он будет опозорен, бросив тебя, — сказал Монфор. — Если ты его действительно любишь, ты этого не допустишь.
Джейн не ответила, но Монфор почувствовал, как она ссутулилась.
Потом она взглянула на него:
— Константин будет завтра на балу?
— Думаю, да.
Слезы повисли у нее на ресницах.
— Тогда дайте мне только одну ночь. Бальную ночь. Пожалуйста, ваша светлость! Прежде чем вы объявите о расторжении помолвки, дайте мне только одну ночь.
Как сопротивляться этому умоляющему взгляду? Когда она что-то у него просила, хоть что-нибудь?
— Джейн, Джейн, он не годится для тебя. Посмотри, что он сделал с тобой.
Она покачала головой:
— Нет. Это я. Это все моя вина. Это я для него не гожусь. Разве вы не видите? Я ранила его. Так ужасно, так непростительно… Это я плохая.
— Но он определенно последний человек на земле, кто сделает тебя счастливой…
— Константин дал мне ощущение такой радости, что я и передать не могу, — горячо сказала Джейн. — Все эти годы я была словно мертвая, а он вдохнул в меня жизнь. Я такого не знала прежде! И я нужна ему. Чтобы заботиться о нем, верить в него. Я должна заставить его увидеть…
Джейн замолкла, и Монфор задавался вопросом, не слишком ли она сожалеет о сказанном. Всегда сдержанная, спокойная, порой суховатая, Джейн никогда прежде не демонстрировала такого воодушевления… такой страсти. Он был вынужден признать, что пережитое с Блэком принесло ей много добра.
Он заколебался. Это будет просто чудо, если она покорит Роксдейла за одну ночь, учитывая его настроение. И если ей это удастся, то придется позволить ей идти своим путем. Она теперь самостоятельная женщина и не зависит от него. Он не сможет ей помешать, если она захочет последовать зову сердца.
Леди Арден права. Он не хочет снова потерять Джейн.
— Хорошо, — наконец сказал Монфор. — Я дам тебе одну ночь.
Закинув руки ему на шею, Джейн поцеловала его в щеку, ее глаза сияли, как звезды. Он смотрел на нее и возвращался мыслями к тому времени, когда она всегда смотрела на него так. «Мой принц» — так она назвала его, когда он вызволил ее из грязных трущоб.
Но никогда прежде она так горячо не обнимала его. Он ведь тщательно держал дистанцию. И не желал, чтобы его обвиняли в нарушении приличий, когда дело касалось его подопечных. Впервые Монфор оставил осторожность. Он обнял Джейн и притянул ближе.
И до него дошло, что Роксдейл — счастливчик, если завоевал безграничную преданность этой юной женщины. Теперь Роксдейл ее принц, так и должно быть.
Но если ее принц не будет бороться за нее, он не заслуживает такой женщины. Если же он вступит в борьбу, то можно пересмотреть свои возражения… Ради семьи, конечно. Лейзенби — богатый и желанный приз, независимо от того, кто его хозяин.
Как бы то ни было, Монфор радовался мгновению, когда рядом снова оказалась его маленькая девочка. И не собирался разрушать это хрупкое воссоединение.
Поддавшись порыву, он поцеловал Джейн в макушку и пробормотал:
— Все кончится хорошо, малышка. Вот увидишь.
В день бала у Джейн так дрожали руки, что она даже и не пыталась провести пуховкой по носу.
— Дай я это сделаю. — Взяв пудреницу, Розамунд немного припудрила кузину. Потом отошла в сторону посмотреть. — Ты так прелестно порозовела, что румяна не понадобятся. Может быть, только чуть подкрасить губы. Вот так. Красота. Посмотри.
Джейн повернулась посмотреть в зеркало. Волосы, уложенные замысловатыми завитками, казались темнее, остался лишь намек на рыжину. Глаза яркие, на щеках румянец. Губы нежные, пухлые, красные.
— Можно подавать платье, миледи? — Голос Уилсон вибрировал от возмущения. Не обращая внимания на неудовольствие горничной, Джейн кивнула.
— Это будет забавно! — Сесили буквально подпрыгивала, не заботясь о своем муслиновом платье.
Она тоже нарядилась для бала, что должно было насторожить Джейн, поскольку Сесили не полагалось там присутствовать. Но в этот вечер Джейн была занята только Константином.
Уилсон принесла платье — темно-красный вихрь шелка с низким декольте. Джейн никогда в жизни не носила таких смелых нарядов, но платье подходило ее сегодняшнему настроению. Цвет наводил ее на мысли об огне, о страсти, о том, как Константин заставлял кипеть ее кровь.
Уилсон накинула платье на голову Джейн, и оно зашелестело вокруг нее. Она задержала дыхание, пока горничная застегивала ряд пуговок на спине.
Когда Уилсон закончила, Джейн повернулась посмотреть в большое зеркало. После недель, проведенных в унылых черных нарядах, от яркого цвета у нее парила душа.
— Ох, Джейн, ты богиня! — просияла Розамунд. — Никогда тебя такой не видела.
— Это твой цвет. Ведь я тебе говорила! — Захлопав в ладоши, Сесили начала рыться в шкатулке с драгоценностями Джейн. — Жду не дождусь, когда увижу лицо Монфора!
— А я жду не дождусь, когда увижу лицо Роксдейла, — пробормотала Розамунд. — Думаешь, он будет сегодня обедать с нами?
Сердце Джейн птицей трепыхалось в груди.
— Будем надеяться. Я хочу, чтобы он был там, когда я сделаю заявление.
— Заявление? — вскинула голову Сесили. — Какое заявление? — Она снова принялась рыться в шкатулке. — А, вот! — Она осторожно подняла тяжелое ожерелье, ярко искрившееся в свете свечей.
— Я не могу тебе сказать. Это сюрприз.
