– Никто не войдет к мисс Эннис без вашего разрешения, доктор, – пообещала ему леди Уичвуд.
Она была приятно удивлена тем, что, передавая слова доктора Лусилле, заметила на лице девушки острое сожаление, поскольку была склонна думать, что, несмотря на свое воспитание и обаятельные манеры, той недостает милосердия. И она никак не ожидала увидеть в глазах Лусиллы слезы, когда ей сказали, что она не должна входить в комнату мисс Уичвуд, пока не минует опасность заражения, и была очень тронута, когда девушка потерянным голосом прошептала:
– И ухаживать за нею мне тоже нельзя, мадам?
– Нет, моя дорогая, боюсь, что нельзя. Ухаживать будет Джарби.
– О да, но я ведь могла бы помогать ей, правда? Обещаю, что буду делать только то, что она мне скажет! И даже если она считает меня недостаточно взрослой, чтобы ухаживать за кем-либо, я могу просто посидеть с мисс Уичвуд, пока Джарби отдыхает или ужинает, не так ли? Мне больно думать, что я не сделаю для нее ничего, потому что очень люблю ее и она делает для меня все!
Леди Уичвуд была настолько тронута, что обняла девушку за плечи и прижала к себе.
– Я знаю, что тебе нелегко это вынести, дитя мое, – с сочувствием заметила она. – Знаешь, я ведь оказалась в точно таком же положении. Я бы отдала все, что угодно, только бы ухаживать за своей сестрой, но мне тоже не разрешают.
– Но у вас есть малышка, о которой надо заботиться, мадам, а это уже совсем другое дело! – пылко воскликнула Лусилла. – А у меня нет ребенка, нет вообще никого, кому станет хоть капельку хуже, если я подхвачу инфлюэнцу.
– Я могу назвать тебе по меньшей мере одного человека, которому точно станет хуже, – это моя сестра, – сказала леди Уичвуд. – Джарби сказала мне, что Эннис очень переживает за всех нас и даже заставила Джарби пообещать, что та не позволит никому из нас и близко подойти к ней. Я знаю, тебе не хотелось бы расстраивать ее, и, говоря откровенно, думаю, что она слишком слаба и слишком плохо себя чувствует, чтобы хотеть видеть кого-либо, кроме Джарби. Подожди, пока ей станет лучше. Как только доктор Тидмарш скажет нам, что опасность заразиться миновала, я не стану запрещать тебе входить к ней в комнату. Что же касается того, чтобы сидеть с нею, то, видишь ли, она не настолько больна, чтобы там постоянно должен был находиться кто-либо. Насколько я ее знаю, она сочла бы крайне утомительным и докучливым, если бы ее ни на минуту не оставляли одну.
Лусилла подавила страдальческий вздох, но смирилась, застенчиво заметив, что не хочет показаться докучливой. И тут леди Уичвуд пришла в голову замечательная идея. Она предложила девушке составить компанию миссис Уордлоу, которой предстояло сделать кое-какие покупки и приобрести букет цветов, чтобы поставить в комнате мисс Уичвуд. Предложение было принято с восторгом. Личико Лусиллы просветлело, и она воскликнула:
– О, конечно! Я с удовольствием сделаю это, мадам! Большое вам спасибо!
И когда леди Уичвуд заодно предложила ей написать записку Корисанде и пригласить ее на верховую прогулку завтра утром, Лусилла решительно покачала головой и заявила, что ничто не заставит ее развлекаться, пока мисс Уичвуд больна.
Вряд ли можно было ожидать, что с такой же покорностью вердикту доктора подчинится и мисс Фарлоу, и так оно и вышло. Не успела Лусилла выйти за порог вместе с экономкой, как кузина подвергла леди Уичвуд настоящей осаде, которая длилась добрых полчаса. Все это время мисс Фарлоу многословно и страстно жаловалась на высокомерие Джарби, которая посмела не пустить ее в комнату Эннис; заявила о своем намерении самой ухаживать за Эннис, что бы там ни говорил доктор, бессвязно уверяя, что является единственной особой, способной ухаживать за больными; умоляла леди Уичвуд согласиться с тем, что кто бы там что ни говорил, но родная кровь не вода, и закончила тем, что с торжеством заявила, что ее светлости нет никакой нужды пугать ее опасностью инфекции, потому что сама она уже, дескать, переболела инфлюэнцей.
Прошло много времени, прежде чем леди Уичвуд удалось воззвать к голосу ее разума, для чего понадобилось проявить такт и обходительность, но в конце концов ей это удалось, при этом не ранив чувств кузины. Она сказала, что не знает, как они с нянечкой справятся с детьми, если мисс Фарлоу целиком и полностью посвятит себя Эннис. Этого оказалось достаточно. Мисс Фарлоу в порыве искреннего великодушия заявила, что готова сделать что угодно, только бы облегчить ношу, которую, как ей прекрасно известно, влачит на своих хрупких плечах дорогая и обожаемая леди Уичвуд, после чего удалилась в счастливом сознании того, что ее услуги остаются незаменимыми.
В отличие от Тома и мисс Фарлоу, мисс Уичвуд оказалась примерной пациенткой. Она выполняла все указания доктора, безропотно глотая даже самые горькие лекарства; ничего не требовала и ни на что не жаловалась и решительно воздерживалась от бесплодных, как она прекрасно понимала, попыток беспрестанно вертеться в постели, пытаясь устроиться поудобнее. Как и предсказывал доктор Тидмарш, лихорадка у нее усилилась и, хотя было бы преувеличением сказать, что у нее начался бред, разум у нее действительно помутился. Очнувшись после тяжелого забытья, она полным боли и отчаяния голосом воскликнула:
– О, ну почему же он не едет? – но почти сразу же пришла в себя и, уставившись в смущении на лицо Джарби, пробормотала: – А, это ты, Джарби. А я подумала… наверное, мне приснился сон.
Джарби не сочла нужным рассказывать об этом случае леди Уичвуд.
На второй день жар начал спадать, но температура по-прежнему оставалась достаточно высокой, так что доктор Тидмарш озабоченно покачивал головой; только на третьи сутки лихорадка ушла окончательно и более не возвращалась. После такого сокрушительного приступа мисс Уичвуд чувствовала себя настолько разбитой и утомленной, что на протяжении следующих двадцати четырех часов могла лишь с усилием глотать жидкую кашу и проявлять слабый интерес к тому, что происходит вокруг. Бо́льшую часть дня она просто спала, ощущая неимоверное блаженство от того, что кости не ноют и огненное колесо[42] не крутится у нее в голове, превращая ее жизнь в ад.
На четвертый день на Кэмден-Плейс прибыл сэр Джеффри. Он, с присущим ему хладнокровием, спокойно перенес известие, которое передала ему почтительная супруга, что мисс Фарлоу слегла в постель с инфлюэнцей; второе письмо, уведомлявшее его об инфекции, которую подхватил Томи, несколько встревожило его, но не настолько, чтобы он пренебрег уверениями Амабель, что ему совершенно не о чем беспокоиться; но третье послание, хотя она по-прежнему умоляла его не приезжать в Бат, из которого он узнал, что очередной жертвой разразившейся эпидемии стала Эннис, заставило его пуститься в путь через час после его получения. Он не мог припомнить, когда бы Эннис болела чем-нибудь более серьезным, нежели обычная простуда, и ему казалось, что если уж она заболела, то и его Амабель тоже может слечь в любую минуту.
