— О, Боже, нет, только не это, — простонала Эммелайн. — Скажите, что вы оба против этого. Умоляю!
— Как раз наоборот, Эммелайн. Он заручился нашей безоговорочной поддержкой!
— Это самый несчастный, самый неудачный и ужасный день в моей жизни!
Леди Пенрит рассмеялась серебристым звонким смехом.
— Куда уж хуже! — насмешливо кивнула она. — Тебя только что избрали Королевой Турнира, а в скором времени пэр Англии сделает тебе формальное предложение руки и сердца. Действительно, сплошное невезенье. Ну как тебя не пожалеть?
— Вы хотите сказать, что я веду себя, как круглая дура? — спросила Эммелайн, взглянув на мать.
— Круглее не бывает! — отрезала леди Пенрит, приведя дочь в смятение.
Конистан ждал Эммелайн в библиотеке. Хотя было уже очень поздно, он сразу узнал в льющемся через окно во двор неярком свете канделябров то самое место в цветочном саду Эммелайн, где увидал ее в день своего приезда. В плоской соломенной шляпке, золотившейся в лучах солнца, она медленно шла по дорожке между клумбами. Виконт вдруг подумал, что любовь к ней овладела им, наверное, в тот самый первый миг. Как мало она походила на многих знакомых ему женщин, способных поддержать разговор разве что о покрое рукава, модном в этом сезоне! В отличие от них у Эммелайн был ее сад, ее турниры, искусство вышивания, любовь к поэзии, унаследованная от матери, любовь к родной земле, которой с детства научил ее сэр Джайлз, ее страстная, хотя порой и чрезмерная увлеченность сердечными заботами друзей.
Эта последняя мысль несколько омрачила настроение Конистана, уже в который раз вызвав в памяти образ Дункана, кружащегося в вальсе с Грэйс, ласковую улыбку девушки и ответную нежность, переполнявшую взгляд его брата. Если до сих пор он все еще никак не мог поверить в силу чувства, соединявшего Дункана и Грэйс, то теперь никаких сомнений не осталось. Как же ему быть, как противостоять их союзу? И до чего же некстати все эти невеселые мысли захватили его именно сейчас, когда ему предстояло, собрав воедино всю свою волю, совершить еще более немыслимый подвиг: убедить Эммелайн стать его женой? Как добиться ее согласия, одновременно отказывая Дункану в праве взять себе жену по своему собственному выбору?
Он все еще стоял у окна, глядя в темный сад, когда сзади послышался звук открываемой двери. Обернувшись навстречу Эммелайн, Конистан был как бы заново поражен красотой ее стройной фигуры, изящество которой подчеркивали удлиненные линии старинного наряда с вырезом «лодочкой», украшенного россыпью цветочной вышивки. Она все еще была в короне и принялась снимать ее только сейчас, оставшись в прелестном шелковом платочке, искусно уложенном и затянутом на средневековый манер, чтобы скрыть волосы и уши. Эммелайн осторожно поставила корону на каминную полку. При этом пламя горящих углей бросило теплый отсвет на ее лицо, и Конистан был поражен омрачавшим ее черты выражением глубокой печали. Все мысли о Дункане и Грэйс вылетели у него из головы.
— Что случилось, Эммелайн? — подойдя к ней, он взял ее руки в свои и прижал их к груди, чтобы заглянуть ей прямо в глаза, полные слез.
— Я не могу выйти за вас замуж. Кон, — тихо ответила она.
— Я окончательно впал в немилость? Вы меня никогда не простите?
— Нет, — живо возразила Эммелайн, — совсем наоборот, я научилась… уважать вас, ценить вашу дружбу.
Конистан еще крепче сжал ее руки. Ему вдруг стало трудно дышать.
— Более ужасного слова мне в жизни не приходилось слышать. Если не хотите, чтобы мы навсегда остались врагами, никогда не называйте меня другом!
Эммелайн ответила слабой улыбкой и опустила глаза.
— Я никогда не выйду замуж. Надо было сказать вам это прямо в среду, в тот самый день, когда вы…
— В тот самый день, — подхватил он, — когда я выставил себя на посмешище.
Она не удержалась от смеха.
— Всякий раз, когда это проклятое забрало падало вам на подбородок… О, Кон, это было так забавно… и так мило!
— Вот так-то лучше? — воскликнул Конистан. — Я немедленно отправлюсь на поиски шлема, если это поможет мне вновь завоевать ваше расположение.
Эммелайн вновь подняла взгляд к его глазам. В эту минуту, когда огонь камина освещал ее профиль, она была до того хороша, что Конистан поступил единственным разумным образом: овладел ее губами.
Эммелайн восприняла поцелуй так, словно это была самая обычная и естественная вещь на земле. Ослепительный свет хлынул ей в сердце, осветив заключенную в нем простую истину: она поняла, что любит Конистана. Его губы стали более настойчивыми, он отпустил ее руки и крепко обнял девушку, прижимая ее к груди. В эту минуту чувство любви к нему поглотило ее целиком, внутренний свет проникал в самые отдаленные уголки ее души, в сердце, в мозг, даже в кончики пальцев, покалывая тысячами веселых иголочек, словно пузырьки шампанского. Он на мгновение поднял голову и заставил ее посмотреть себе в глаза.
— Ну как? Вы по-прежнему не верите, что мы созданы друг для друга? Ну скажите мне это прямо в лицо! — прошептал Конистан.
Он явно не ждал ответа, так как тут же вновь приник к ее губам, на сей раз проникнув языком в потаенные и сладкие глубины ее рта. Их тела слились воедино. Эммелайн с восторгом откликнулась на этот призыв: чувство любви, наполнявшее ее изнутри и окружавшее со всех сторон, вновь вызвало у нее странное ощущение, словно ее подхватил и несет стремительный поток, но только теперь она не боялась утонуть, она купалась в нем, упиваясь незнакомым наслаждением.
И опять Конистан отстранил ее от себя, и опять задал тот же вопрос, но на этот раз добавил:
— Скажите, что вы меня не любите. Ну скажите!
— Я люблю вас, — с плачем ответила Эммелайн. — Хотя иногда вы ведете себя чудовищно. Я люблю вас. Кон. Я всегда буду вас любить.
Конистан поцеловал ее в третий раз, одной рукой обхватив ее затылок, а другой крепко обняв за талию и прижимая к себе.
— Дорогая моя, — прошептал он, покрывая ее лицо и губы бессчетными мелкими поцелуями, ласкавшими ей кожу подобно легчайшим крыльям бабочек.
Но Эммелайн не суждено было безраздельно отдаться наслаждению очарованием минуты. Подобно кошмару, в мозгу у нее стали всплывать видения: ее собственные суставы, искривленные болезнью. Она тихонько отстранилась от Конистана и вновь подошла к камину, чувствуя, как слезы неудержимо застилают ей глаза.
— Мамочка сказала, что я должна задать вам один особый вопрос, поставить вас перед выбором… Она говорит, что это будет настоящее рыцарское испытание глубины и силы вашей любви ко мне… Но я не могу его задать.
