Чезаре был там, и замаскированная фигура в кустах… Странная история, странная. Кто эта женщина в плаще и маске? Или то был мужчина?
– А нашли человека в маске? – спросила она.
– Нет. Никто не знает, кто это был.
– А мой отец?
– Он потрясен горем. Никто и никогда еще не видел его таким расстроенным, он сам не свой.
– А… Чезаре?
– Он делает все, что в его силах, чтобы успокоить отца.
– Ох, Педро, Педро, – заплакала она, – что с нами со всеми теперь будет?
– Мадонна, умоляю, не плачьте. Я скорее умру, чем соглашусь видеть вас несчастной.
Она легонько погладила его по щеке:
– Милый Педро, – прошептала она. – Милый и добрый Педро…
Он схватил пальцы, гладившие его щеку, и начал покрывать их горячими поцелуями.
– Педро, останься со мной, – попросила она. – Останься, успокой меня.
– Мадонна, я недостоин…
– Никто никогда не был так добр и нежен со мной, как ты. О, Педро, я благодарю святых, которые прислали мне тебя. Ты помогаешь мне переносить горе, ты успокаиваешь меня, потому что, Педро, мне очень страшно.
– Чего вы боитесь, мадонна?
– Не знаю, знаю только, что мне страшно. Но когда ты обнимаешь меня, Педро, страхи куда-то отходят… Так что не покидай меня. Останься и говори, говори, что будешь со мной, что поможешь мне пережить случившееся… Педро, милый Педро, не смей больше говорить о том, что ты недостоин. Будь со мной, люби меня… Потому что я люблю тебя.
Он поцеловал ее в губы, легко, боязливо, и она ответила на поцелуй.
В ней поднималась какая-то странная, яростная волна.
– Педро, я все время вижу это… Образы преследуют меня. Ужин… Фигура в плаще и маске… Мой брат… И Джованни. О, Педро, я должна изгнать их, я не могу их вынести. Мне страшно, Педро. Помоги мне… Помоги мне забыть, любимый…
Александр отдал приказ разыскать виновных в гибели сына и учинить над ними правый суд. В разговорах назывались имена многих, потому что врагов у Джованни хватало.
Говорили, что убийство задумал Джованни Сфорца, так как ревновал Лукрецию, делившую любовь Джованни Борджа, Чезаре и отца.
И Джованни Сфорца, и остальные подозреваемые быстро доказали свою невиновность. И было одно имя, которое никто не осмеливался произносить.
Папа тоже не решался высказать свои опасения – более того, он даже боялся об этом думать. Он заперся у себя в страхе, что кто-то вслух может высказать это ужасное подозрение, то самое, которое он всеми силами от себя отгонял.
Это была величайшая трагедия в его жизни, и, стоя перед консисторией через несколько дней после того, как было найдено тело Джованни, он не стал скрывать своих чувств:
– Нас постиг страшный удар, потому что мы любили сына нашего, герцога Гандиа, превыше всех. Мы бы отдали и семь тиар за то, чтобы вернуть его к жизни. Господь покарал нас за наши грехи, ибо сам герцог ничем не заслужил такой ужасной кончины…
К огромному удивлению присутствующих Александр объявил, что следует переиначить образ жизни Ватикана и что отныне здесь не будет места для мирских интересов и забот… А он лично отречется от непотизма и преобразует свой двор и домашний уклад.
Кардиналы были в шоке: они и предположить не могли, что Александр когда-нибудь заведет подобные речи. Нет, этот человек явно очень изменился.
После этой речи Чезаре попросил аудиенции у отца и, вглядываясь в осунувшееся от горя лицо, ревниво думал: а стал бы он так же горевать и по мне?
– Отец, что означали ваши слова, сказанные перед кардиналами?
– Мы имели в виду именно то, что говорили, – последовал ответ.
Чезаре почувствовал холодок, потому что отец старательно избегал его взгляда.
– Тогда, – настаивал Чезаре, – это значит, что вы отказываетесь помогать мне, Лукреции, Гоффредо и всем остальным членам нашей семьи?
Папа молчал.
– Отец, умоляю, скажите, что у вас на уме.
Папа поднял на сына взгляд, и в нем Чезаре прочел то, чего больше всего боялся: обвинение.
Он подозревает меня! – пронеслась мысль. Он знает!
И ему припомнились слова, сказанные Папой, когда он услышал о смерти сына. «Смерть тем, кто это сделал! Никакие пытки не сравнятся с теми, что ждут их!»
– Отец, после такой страшной трагедии мы тем более должны держаться вместе. Мы должны помнить: что бы с кем-то из нас ни случилось, семья должна существовать.
– Мы хотим остаться одни, – ответил Папа. – Поди прочь.
И Чезаре ушел.
Он отправился к Санче.
– Ах, если бы Лукреция была здесь, – пожаловался он, – она бы знала, как успокоить отца. Но он даже о ней не спрашивает. Мы ему не нужны, никто. Он думает только о Джованни.
Но и у Санчи он не обрел утешения. Нет, ему снова надо повидаться с отцом, убедиться, правильно ли он понял его взгляд.
Он вернулся в отцовские апартаменты, на этот раз прихватив с собой Санчу и Гоффредо. Их заставили ждать, но затем все же впустили.
Санча стала перед Александром на колени и подняла на него свои прекрасные синие глаза:
– Отец, – обратилась она, – успокойтесь. Для нас, ваших детей, видеть вас таким – двойное горе.
Папа одарил ее холодным взглядом.
– Они ссорились из-за тебя – он и его брат Чезаре. Поди прочь. Убирайся из Рима, ты и твой супруг, немедленно отправляйтесь к себе в Сквиллас.
– Но, отец, мы хотели бы утешить вас!
– Вы утешите меня тем, что избавите от своего присутствия.
Впервые Чезаре был свидетелем того, что отец никак не прореагировал на женскую красоту.
– Уходите, ты и Гоффредо, – и, повернувшись к Чезаре, Папа приказал: – А ты останься.
Оставшись наедине, они поглядели друг другу в глаза, и Чезаре понял, что он не ошибся: Александр все знал. Голос отца дрожал:
– Я приказал прекратить поиски. Теперь я не хочу, чтобы убийца моего сына был обнаружен. Я не перенесу такого ужаса.
Чезаре встал на колени и хотел было взять руку отца, но Александр ее отдернул. Казалось, он не мог вынести прикосновения того, кто убил Джованни.
– Я хочу, чтобы ты отправился в Неаполь… Ты назначен кардиналом-легатом на церемонии коронации нового короля.
– Отец, но и кто-нибудь другой может поехать… – слабо запротестовал Чезаре.
– Таково наше желание, поедешь ты. А теперь оставь меня. Я хочу быть наедине со своим горем.
Педро ежедневно наезжал в монастырь. Когда сестра Джиролама заметила, что визиты его слишком участились, Педро выдвинул заранее подготовленное объяснение: Его Святейшество пребывает в тоске и горести, единственное утешение для него – послания дочери. Он не желает, чтобы она возвращалась сейчас в погруженный в траур Ватикан, пусть остается здесь, но пусть только пишет к нему почаще. Он хочет знать о ней все, вот почему Педро так часто призывают в монастырь.
