Мартин покачал головой.
— Я это знаю, но ненавижу прятаться здесь, в безопасности, когда ты рискуешь жизнью в Англии, призывая северных лордов к восстанию. У Генриха везде шпионы.
Ловелл мрачно усмехнулся.
— Стаффорды все еще на свободе, и у меня тоже имеются сподвижники, готовые положить жизни, чтобы свергнуть Тюдора.
Мужчины пожали друг другу руки, и Ловелл направился к выходу. Уже спустившись до середины лестницы, он обернулся и спросил:
— Хочешь, чтобы я как-то связался с леди Крессидой?
Мартин с сожалением покачал головой.
— Нет, не хочу делать ничего такого, что могло бы навлечь на нее беду. Поезжайте с Богом, милорд.
Он вернулся на прежнее место у окна и стал смотреть на улицу внизу. Дом, который он занимал, был не велик, но удобен и удачно располагался неподалеку от дворца герцогини Маргариты Бургундской, где ему постоянно приходилось бывать.
Он явился сюда, в сущности, гол и наг, но сестра Ричарда Маргарита встретила его радушно, как и других рыцарей, уцелевших в битве под Амбьеном. Как и сказал Ловелл, он тотчас продолжил работу, которую выполнял для короля Ричарда, став главным информатором герцогини и собирая в своих руках все сведения, которые достигали Малина и могли помочь собрать силы, чтобы нанести Генриху Тюдору достаточно мощный удар и сбросить его с узурпированного им трона.
Мартин никогда не жаждал жить в роскоши, он размещался сейчас на втором этаже вместе со своим оруженосцем Питером Фэйрли. На первом этаже находилась кухня, где Джек Уэйнрайт добродушно командовал служанками и молодыми кухарками. Уот Форрестер спал в мансарде вместе с Уэйнрайтом, под самой крышей, и по большей части пропадал в городе, слоняясь по улицам безо всякого дела, но при этом и от него была определенная польза. В тавернах он прислушивался к разговорам английских и бургундских торговцев и являлся домой с целым ворохом новостей.
Мартин задумчиво обвел взглядом свою комнату. Обстановка и гобелены на стенах были, пожалуй, не слишком хороши, но во время кампаний ему не раз приходилось довольствоваться куда более скромными условиями. Нет, задумчивая печаль в его карих глазах, и горькая складка губ вызваны были отнюдь не физическими неудобствами.
Близилось Рождество. В прошлом году в эту пору ему еще не повстречалось то волшебное дитя, которое стало его обожаемой женой. Она была всего лишь королевской пешкой, выданной замуж, чтобы обеспечить Ричарду лояльность ее отца, и, хотя уловка удалась, с гибелью короля на Редмуре все пошло прахом.
В то время Мартин и думать не мог, что полюбит это дивное создание со всей страстью своего сердца. Он отчаянно тосковал по ней, знал, что во владениях отца, в Греттоне, она в безопасности, но сейчас всем своим существом жаждал, чтобы она была здесь, с ним рядом.
Он почти ничего не мог предложить ей. Его титул здесь ничего не значил, у него не было роскошного дома в городе, не было богатых поместий на границе с Уэльсом. Несмотря на все их усилия низложить Генриха, Мартин не мог прогнать мысль о том, что все это, может быть, никогда больше к нему не вернется.
Нет, Крессиде лучше оставаться в Англии. Ее родители все еще считают ее девственницей. Она еще могла бы получить освобождение от обета и вновь выйти замуж за какого-нибудь фаворита Генриха. Он заскрипел зубами, невыносимо страдая при одной только мысли об этом.
В дверь постучали, и он крикнул Питеру Фэйрли: «Войди!»
Мартин не поднял глаз сразу, только удивился, почему юноша не говорит, по какому делу явился. Затем он обернулся.
Она стояла в дверях, словно в раме, рядом с нею высилась дородная фигура Алисы, а позади них, на тесной лестничной площадке, неловко переминались с ноги на ногу юный Филипп Кентон и доблестный великан сержант Чабб, бывший начальник отряда телохранителей.
В первую секунду Мартин решил, что у него галлюцинации, но тут девушка-видение невнятно вскрикнула и бросилась к нему. Алиса знаками поспешила выпроводить своих спутников и вышла сама, оставив супругов наедине.
Это была Крессида, настоящая, из плоти и крови — он чувствовал это, прижимая ее к своему сердцу. Страстно поцеловав ее в лоб, он тут же отбросил назад капюшон, приподнял ее подбородок и стал целовать губы, щеки, влажные от счастливых слез, глаза и опять подбородок. Наконец он отстранил Крессиду от себя и, все так же держа за плечи обеими руками, оглядел ее всю.
Голосом, охрипшим от волнения, он проговорил:
— Я… я не могу поверить, что это ты. Скажи, ты не исчезнешь словно фея?.. Ведь ты и есть фея.
Она весело рассмеялась.
— Уверяю вас, милорд, я весьма солидная дама, более солидная, чем когда-либо, потому что… потому что я везу с собой вашего наследника. — И она смущенно порозовела.
Он опять ошеломленно поглядел на нее и вдруг обнял обеими руками. На этот раз он не сумел удержаться и всхлипнул, радостно потрясенный.
— Я хотела сообщить это поторжественней, — призналась она, — но… о, Мартин, я так долго мечтала увидеть тебя, что уже не могла больше ждать.
Теперь она с любопытством окинула его взглядом. Он опять был тем элегантным придворным, каким она видела его в Вестминстере. Никакой бороды, щеки гладко выбриты, темные волосы зачесаны назад и мягкими волнами падают на плечи. Она глубоко вздохнула и опять засмеялась от радости, что, наконец, добралась до него.
Он подтянул кресло и, усадив ее, опустился перед ней на колени.
— Должно быть, Пресвятая Дева отозвалась на мои молитвы, или ты сама, волшебница, услышала, как я зову тебя через море. О, моя любимая! Как же случилось, что ты здесь?
— Принцесса убедила меня, что я не должна ехать с тобою вместе. Она сказала, что это может оказаться для тебя очень опасным и что я должна вернуться в Греттон и вести себя так, будто ты и в самом деле убит. Я так и делала.
Это было сказано настолько просто, без малейшего намека на то, как невыносимо трудно было ей притворяться, что он не мог не рассмеяться вслух.
— Хотя все было сложнее, — призналась она, — особенно когда я поняла, что… что ношу дитя твое. Конечно, я сказала об этом Алисе. — Ее лицо вдруг омрачилось. — Но маме и намекнуть не могла… Потом в Греттон приехал Хауэлл. — Ее чистые голубые глаза смотрели прямо в лицо ему. — Хауэлл любит меня. Он считал, что я вдова, и… и он сделал мне предложение… конечно, после окончания траура.
— И что ты сказала?
— Сказала, что это невозможно, и он… он догадался, наверное, потому что любит меня. Он сказал, что мы все-таки могли бы добиться освобождения меня от обета, если будет по-прежнему считаться, что я так и не была настоящей женой… и… и что он скажет, что дитя — его.
