— Но свет не без добрых людей, и несколько джентльменов решили взять меня в свое маклерское дело, тем более что к тому времени я кое-что скопил. Еще в Филадельфии я интересовался этим и был полезен компаньонам, пока мы вместе вели дела. Когда на руках у меня собралась изрядная сумма, я покинул те места и дал себе клятву никогда больше туда не возвращаться. — Он снова посмотрел на Жоржетту, и та заметила, что горькие складки у его рта разгладились, лицо снова обрело обычную невозмутимость. — Еще меньше мне этого хочется теперь, ради будущего ребенка. Луизиана больше не существует для меня, жаль только, что мать отказалась уехать со мной. Теперь ты знаешь обо мне все и можешь решать, как поступить в дальнейшем. Если захочешь вернуться, я не стану тебя удерживать, но ребенка взять с собой не позволю. Моя плоть и кровь не узнает того, что пришлось вынести мне.
Наступило молчание. Жоржетта пыталась осмыслить услышанное, раздираемая противоречиями.
Она стала женой полукровки, человека с долей негритянской крови, сына бывшей рабыни. Для южанки это все равно что стать женой чистокровного негра. Так ее учили в пансионе мисс Причард, так считалось в Луизиане испокон веков. Но этот человек, ее муж, разве он изменился хоть сколько-нибудь от того, что раскрыл ей свою постыдную тайну? Он был все тот же Пирс Кингстон, которого она успела полюбить всем сердцем. Все: и душа, и тело, и чувства его — осталось прежним. Жоржетта представила себе, как они занимаются любовью, и прислушалась к тому, что чувствует. Никакой антипатии, только желание.
Но как могла она, южанка, желать человека «с дегтем»? Почему она не бросалась прочь от него, не думала о разрыве? Потому, быть может, что была все-таки другой. Когда-то ее мать, дочка человека строгих правил и пресвитерианской веры, бежала с нищим католиком. Отец так и не простил ее, не примирился с союзом, который считал жизнью во грехе. Зять для него был хуже грязи под ногами, но не за какие-то свои качества, а просто потому, что не посещал протестантскую церковь. Вопреки этому… а возможно, как раз поэтому мать Жоржетты любила мужа всем сердцем. Пока она была жива, он вел себя безупречно, да и после смерти не перестал боготворить жену, хотя и сбился с пути.
Ни один из них не жалел о том, что они связали свои жизни.
Наконец Жоржетта почувствовала, что способна посмотреть в глаза мужу, и подняла взгляд. Пирс крутил пуговицу на рубашке. На нее он не смотрел и, видимо, не сомневался, что будет отвергнут. Неужели он думает, что после всего пережитого она уступит предрассудкам? Выходит, он так и не поверил в ее любовь!
«Ничего, — подумала Жоржетта, — с этим мы разберемся позже, а пока есть вещи поважнее».
— Пирс! — окликнула она.
Тот вздрогнул и хмуро посмотрел на нее.
— Почему ты до сих пор одет? Мы оплатили всего один час, не хватало еще, чтобы мсье Белль явился не вовремя!
Она поспешно сняла сорочку, чулки и панталоны, а когда с этим было покончено, оказалось, что муж так и стоит со сдвинутыми бровями, не сводя с нее взгляда.
— Погоди, — произнес он. — И это все, что ты можешь сказать в ответ на мой рассказ?
— Если бы твой рассказ прозвучал хотя бы на день раньше — вчера, например, — мы уже давно были бы в воде, а пока мы только теряем время.
Жоржетта стянула рубашку с плеч Пирса и бросила на ворох своей одежды, потом с помощью стула поднялась на край гигантской бочки и соскользнула в нее. Вода была как прохладный шелк, она ласкала и освежала разгоряченное, усталое тело. С довольным вздохом Жоржетта погрузилась по плечи, при этом вспоминая, как Пирс отпустил на волю своего жокея и как в Сан-Франциско пытался выкупить у китайца его «девственницу».
Теперь многое становилось понятным, и с пониманием пришла глубочайшая нежность. Жоржетта уже не оспаривала намерений мужа никогда больше не ступать ногой на землю Луизианы, она могла представить себя на его месте. Более того, тоска по Югу быстро таяла, сменяясь сознанием того, что и сама она никогда больше не захочет оказаться там. В ее ребенке тоже будет доля «черной» крови, достаточная, чтобы и на него обрушилась вся сила тамошних предрассудков.
Орегон — вот штат, где им стоит начать все заново. Даже если сюда дотянутся цепкие руки Симоны Ланж, на этой земле найдется немало тех, кто судит по делам, а не по происхождению.
И Жоржетта дала себе слово, что будет врачевать душевные раны мужа своей любовью.
Она сделала несколько кругов в воде, потом вернулась к тому борту, с которого спустилась, и глянула поверх него. Пирс раздевался. Без всякого смущения, с наслаждением она следила за тем, как обнажается его великолепное тело.
— Я уже когда-нибудь упоминала, что без одежды ты выглядишь еще лучше, хотя это и кажется невозможным?
Она ожидала улыбки, но муж остался серьезным, хотя видно было, что он доволен.
— Думаю, что слышу это от тебя впервые.
— Какое досадное упущение! Иди сюда, ко мне, и я расскажу все, что думаю о твоей внешности.
Пирс вскоре присоединился к Жоржетте, но по-прежнему оставался серьезным.
— Сначала мне нужно знать главное: наш брак сохранится или распадется? Сможешь ты прожить жизнь с полукровкой, незаконнорожденным сыном неверного мужа и… и моей матери?
Жоржетта встала в бочке. Так вода достигала ей до плеч, и она положила прохладную ладонь на горячую щеку мужа.
— Я буду твоей женой, Пирс Кингстон, пока смерть не разлучит нас. И уж поверь мне, если кто и пострадает от этого решения, то только ты сам, потому что твои худшие изъяны — не твоя вина, а потому как муж ты совсем неплох. Иное дело я. У меня слишком длинный язык, и я не настоящая леди. Подумай, нужен ли тебе такой союз, и если да, то немедленно поцелуй меня!
Пирс последовал ее совету с поразительной быстротой: через мгновение Жоржетта уже была в его объятиях. Во время поцелуя он прижал ее к себе, так что она ощутила, как напрягается его мужская плоть. Жоржетта чувствовала сильный стук сердца Пирса, но ее собственное билось еще быстрее. Она ощущала что-то сродни жажде или голоду, что требовало немедленного утоления.
Поцелуй был так долог, так неистов! Пальцы Жоржетты блуждали в волосах мужа, и она ничего не сознавала, пока не ощутила, как уплывает сознание.
— Постой! — прошептала она, упираясь ладонью в грудь Пирса и отстраняясь. — Не так пылко!
— Прости, — с раскаянием произнес он. — Это все оттого, что я слишком счастлив. Обещаю впредь не спешить. Иди ко мне, давай просто поплаваем.
Оба откинулись на спины и некоторое время лежали на воде с закрытыми глазами, а вода поплескивала со всех сторон, расслабляя и успокаивая. Потом Пирс погрузился в воду и всплыл снова уже под Жоржеттой, так что она оказалась лежащей на его груди, как на живом плоту.
