Он замолчал и в полном изнеможении облокотился на стул. Михаил спокойно слушал его, но теперь на его губах сверкнула презрительная усмешка.
— Ну-с, вы кончили? Мое терпение на исходе, я не затем пришел сюда, чтобы слушать сказки. Сейчас же отдайте бумаги, или я употреблю силу!
— Вы не верите мне? — рассердился Рауль. — Все еще не верите?
— Нет, не верю ни единому слову из всех этих хитросплетений! В последний раз говорю — отдайте бумаги, или, клянусь Всемогущим, я оправдаю на деле слова, сказанные мне дедушкой на прощание: «Вырви бумаги у живого или... мертвого!»
Дрожь пробежала по телу графа — вот оно опять — это поразительное сходство! Он знал эти пылающие глаза, этот голос с металлическим оттенком, и ему казалось, будто сам дед произносит ему смертный приговор!
— Тогда исполняйте свое поручение, — глухо сказал он. — Вы убедитесь, по крайней мере, что мертвый не солгал!
Было что-то в тоне его голоса, что убеждало сильнее, чем самые пламенные заверения. И Михаил почувствовал это. Он знал, что у Рауля хватит храбрости и отваги бороться до конца. Поэтому, подойдя к юноше и положив ему на плечо руку, он сказал:
— Граф Рауль Штейнрюк, именем того человека, от которого происходим мы оба, я требую от вас правды: у вас нет бумаг, от которых зависит безопасность нашей армии?
— Нет! — беззвучно, но твердо ответил Рауль, и в первый раз его взор встретился со взором Михаила.
— Значит, они у Клермона?
— Без сомнения! Они должны быть в его руках!
— Тогда я бесполезно теряю здесь время, значит, я должен догнать Клермона и отобрать у него бумаги. Поезд, доставивший меня сюда, вскоре отходит, я должен идти на станцию!
Он повернулся, чтобы уйти, но граф удержал его:
— Возьмите меня с собой! Дайте мне место в воинском поезде! У нас одна дорога...
— Нет, у нас разные дороги! — отрезал Михаил. — Оставайтесь на месте, граф Штейнрюк! Наверное, мне придется пустить в ход револьвер, а вы можете в решительный момент вспомнить вдруг, что Клермон — ваш «лучший, самый близкий друг» и что вы «до безумия любите его сестру»!
— Роденберг! Даю вам честное слово...
— Ваше честное слово?
В этом вопросе было столько презрения, что Рауль скорбно поник головой.
Капитан продолжал в том же безжалостном тоне:
— Если вы и не сделали самого худшего, то допустили это худшее и прикрыли скверное дело своей особой. И то, и другое — одинаково государственная измена. Укрыватель не лучше вора — таково мое мнение!
Он ушел, не оборачиваясь.
Когда он проходил сенями, одна из дверей открылась, и на пороге показался отец Валентин. На мгновение он замер от неожиданности, словно не веря своим глазам, а затем поспешно кинулся вперед, крикнув:
— Михаил! Это ты?
— Ваше высокопреосвященство! Вы здесь?
— Отвечаю удивлением на удивление! Ведь ты собирался прибыть только послезавтра, и хорошо, что Герта, подчиняясь предчувствию, выехала раньше и приехала...
— Герта здесь? — перебил его Михаил. — С вами? Где она?
Священник указал ему на дверь верхнего этажа, выходившую как раз на лестницу, и через секунду Михаил уже держал Герту в своих объятиях.
Эта встреча была столь же страстной и нежной, насколько краткой. Роденберг еще обнимал свою невесту, но первое слово, с которым он обратился к ней, было словом прощания.
— Я не могу остаться! Я хотел только повидать тебя, на одно мгновение изведать счастье встречи... Я должен ехать!
— Ехать? — повторила Герта, прижимаясь к нему. — В самую минуту свидания? Это не может быть! Ты шутишь!
— Я должен! Быть может, послезавтра нам удастся свидеться...
— Только «быть может»? А если не удастся? Неужели у тебя нет на прощание даже четверти часа для меня?
— Герта, милая моя, ты не представляешь себе, чего стоит мне покинуть тебя в этот момент! Но долг зовет — я должен повиноваться!
Долг! Герта достаточно часто слышала это слово из уст генерала и знала, что это означает. Две горячие слезинки выкатились из ее глаз, но она не стала делать более попыток удержать любимого.
Михаил еще раз прижался к ее устам и сказал:
— Будь здорова! И вот еще что: Рауль здесь! Он, несмотря ни на что, может сделать попытку приблизиться к тебе, но обещай мне, что ты постараешься избегнуть встречи с ним.
Герта презрительно усмехнулась.
— Он не решится на это, этого не позволит ему уже ее близость!
— Чья близость?
— Элоизы де Нерак.
— Она здесь? А Клермон?
— Он тоже!
— Слава тебе, Господи! Где, где они?
— Здесь в гостинице, в чердачной комнате... Но объясни мне...
— Не могу! Не спрашивай меня ни о чем, не иди за мной! Все зависит от того, удастся ли мне застигнуть их здесь. Тогда я смогу остаться с тобой!
Он вихрем вылетел из комнаты и пронесся мимо отца Валентина. Священник с изумлением посмотрел ему вслед. Герта тоже ничего не поняла, но слова Михаила — «Тогда я смогу остаться с тобой» — сладкой надеждой грели ее сердце.
Чердачная комната, где горела одинокая свеча, была обставлена еще более убого, чем остальные комнаты, но проезжие, прибывшие около полудня, не имели выбора, да и не гнались за роскошью, так как предполагали остаться лишь до вечера. Теперь Анри де Клермон беспокойно ходил по комнате, тогда как Элоиза сидела в старом, потрепанном кресле.
— Опять отсрочка на два часа, — сказала она с выражением отчаяния. — Кажется, мы никогда не двинемся дальше! Мы рассчитывали завтра утром добраться уже до границы, но об этом теперь нечего и думать!
— И это произошло всецело по твоей вине! — раздраженно ответил Анри. — Что за бесконечная неосторожность заговорить по-французски, когда мы хотели пересесть в другой поезд! Ведь ты могла ожидать, что чернь увидит в этом вызов?
— Разве я могла предположить, что эта немецкая дрянь окажется такой чувствительной? Впрочем, все дело было в одном-единственном крикуне. Публика сейчас же вмешалась и вступилась за нас, так что заступничество чиновников оказалось ненужным.
— Совершенно верно, но пока все это происходило, поезд двинулся, а мы оказались настолько окруженными толпой «защитников», что не могли добраться до вагона. Мы потеряли полдня теперь, когда от каждой минуты зависит наша безопасность! Кроме того, происшествие обратило на нас общее внимание, и мы должны радоваться, что можем оставаться незамеченными в этой несчастной харчевне. Нам придется отправиться на вокзал перед самым отходом поезда, потому что, несмотря ни на что, возможно, что по нашим следам гонятся.
— Не думаю! Даже если пропажа обнаружена, Рауль будет молчать.
— Рауль вел себя, как дурак! — ворчливо заметил Клермон. — Не хватало еще, чтобы он поднял руку на меня. И он непременно сделал бы это, если бы я не шепнул ему: «Вместе со мной ты погубишь Элоизу!»
