— Я знаю только одного графа Чернышева, Захара Григорьевича. И он в Сибири.
…После неизменной карточной игры и столь же неизменного проигрыша хозяйки дома все садились ужинать.
Затем Наталья Кирилловна принималась раскладывать пасьянс и совершенно углублялась в свое занятие. Однако гости не расходились, они знали: после того как с пасьянсом будет покончено, начнется общий разговор, как правило, увлекавший всех. Ни ум, ни память Загряжской не слабели. Не изменяла она и своему обыкновению просить за других.
Лет пятьдесят тому назад она вот в такой же обстановке приставала к светлейшему князю по поводу какой-то девицы, из-за летнего сезона лишившейся дававших ей средства уроков.
— Как хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь.
— Ах, моя голубушка, сердечно рад; да что для нее сделать, право, не знаю.
— А ты подумай хорошенько, авось чего и надумаешь.
И что же? Через несколько дней мамзель оказалась приписанной к какому-то полку с причитавшимся ей жалованьем.
Теперь разговор шел на другую тему, но по старому руслу.
— Я знаю, князь, что ты очень коротко знаком с митрополитом, — обращалась старуха к Голицыну. — Не можешь ли ты написать ему письмо об одной хорошо мне знакомой игуменье? Близ ее монастыря протекает река. Так нельзя ли от этой реки отвести воду, чтобы она была поближе к обители?
— Помилуйте, Наталья Кирилловна, можно ли мне писать к нему о подобных делах? Он ведь подумает, что я помешался, — отбивался как мог Голицын.
Загряжская укоризненно вздыхала:
— Я наперед знала, что ты мне откажешь; ты никогда для меня ничего не хочешь сделать. Ну хорошо, скажи ему, чтобы он сам ко мне приехал, я сама буду его просить.
Ловя на себе укоризненные взгляды гостей, Голицын бодро отвечал:
— Ну вот это другое дело; я его попрошу приехать.
Как-то встретившись с митрополитом, князь попросил его заехать к Наталье Кирилловне. «Хорошо, как буду возвращаться из Синода, непременно к ней заеду», — ответил тот.
Через некоторое время он обещание исполнил, заехал и выслушал просьбу Загряжской. Что тут делать? Только и отговорился тем, что монастырь стоит не в его епархии и тут делу он помочь не в силах.
Обычный посетитель Загряжской, брат Николая I великий князь Михаил Павлович, постоянно был терзаем ее просьбами и даже на балу старался не попадаться ей на глаза. Но это не так-то просто было сделать. Она иногда кого-нибудь и подошлет к нему: «Поди, отыщи Михаила Павловича. Он, должно быть, где-то здесь. Скажи, чтобы ко мне подошел».
И тот — делать нечего — шел. Как говорили: «Такое внимание к сим прародительницам необходимо».
Впрочем, они с великим князем были большими приятелями. Именно с ним произошел у Загряжской знаменательный разговор: она исподволь готовилась к смерти, думая о том безо всякого страха, но и не без озабоченности.
В.В.Вересаев в своей интереснейшей книге «Спутники Пушкина», вышедшей в 1937 году, когда минуло сто лет со дня кончины великого поэта и его ветхозаветной приятельницы, так передает его:
«Однажды она (Загряжская. — Л.Т.) сказала великому князю Михаилу Павловичу:
— Не хочу умереть скоропостижно. Придешь на небо, как угорелая и впопыхах, а мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто были Лжедмитрии, кто — Железная Маска и шевалье д'Еон — мужчина или женщина?
Великий князь спросил:
— Так вы уверены, что будете в небе?
Старуха обиделась и с резкостью ответила:
— А вы думаете, я родилась, чтобы маяться в чистилище?»
Кстати, надо отметить, что тайны тех исторических личностей, которые так занимали воображение Натальи Кирилловны, до сих пор не раскрыты. Кто тот узник Бастилии времен Людовика XIV, с лица которого никогда не снимали железную маску? Какова была истинная роль дипломата-авантюриста шевалье д'Еон де Бомона, который, переодетый девушкой, был послан Людовиком XV ко двору императрицы Елизаветы Петровны? Да и с Лжедмитриями в исторической науке нет полной ясности.
…Превозмогая старческие недуги, Загряжская до последнего предпринимала весьма долгие прогулки по Петербургу. Боясь городских сквозняков и холодного невского ветра, она, перед тем как выйти на улицу, нагружала старого лакея, свидетеля чуть ли не всей ее жизни, целой охапкой мантилий, шалей и шейных платочков. «Смотря по температуре улицы, по переходу солнечной стороны на тенистую, по ощущению холода или тепла, она надевала и скидывала то одно, то другое». Во время одной из таких прогулок произошла перепалка между ней и ее спутником, о которой, смеясь, она неоднократно рассказывала.
Старческие руки лакея были, видимо, не слишком ловки. И как-то, раздосадованная его замешательством, Наталья Кирилловна сказала:
— Да подавай же скорее! Как надоел ты мне.
И услышала в ответ:
— А если бы вы знали, матушка, как вы-то мне надоели!..
Эта история произошла в Крыму перед самым крушением того мира, к которому принадлежали все действующие здесь лица: Нарышкины, Воронцовы-Дашковы, Долгоруковы, Шереметевы.
Очень скоро судьба людей с подобными фамилиями резко изменится: одни попадут в тюрьмы, лагеря, будут расстреляны, другие спасутся на последних кораблях, покидавших ялтинский порт.
Позднее в своих мемуарах, написанных на чужбине, они будут вспоминать, как, молчаливой толпой сгрудившись на палубе, долго, до рези в глазах, смотрели на исчезающую за кормой кромку родных берегов. Лишь единицам доведется увидеть их снова.
В 1987 году, словно боясь умереть, не исполнив давней мечты — увидеть Крым, где прошло детство, где было пережито первое горе, сюда в качестве туристки приехала из Франции Мария Илларионовна Воронцова-Дашкова. Годы давали себя знать. Надо было собрать все силы, чтобы одолеть путь от Парижа до маленького мисхорского кладбища, где сегодня всего несколько могил.
Время пошло вспять. Вспомнилось все до малейших подробностей. Люди, которых оказалось слишком много, чтобы разместиться на каменистом, нависшем сверху над дорогой выступе, где была вырыта могила. Груда белесой земли вперемешку с мелким камнем, которая мешала ей, четырнадцатилетней девочке, подойти к гробу матери. Светило весеннее солнце. И она не понимала, что же случилось и за что на них свалилось это горе.
* * *
Весной 1917 года в своем имении Мисхор покончила жизнь самоубийством молодая красивая женщина Ирина Васильевна Нарышкина.
Это ее девичья фамилия. По первому мужу она была Воронцова-Дашкова, по второму — Долгорукова.
