Она посмотрела на него.
— Наигралась? — спросил он низким голосом.
— Нет еще, — она слегка толкнула его.
Лайл понял намёк и лёг. Она забралась на него.
— Я знаю, что так можно, — сказала Оливия. — Видела на гравюрах.
Граф рассмеялся.
Он сжал её бёдра, поднял девушку и опустил на себя.
— О, — произнесла она, с долгим дрожащим выдохом. — О, Лайл. О, Боже мой.
Она наклонилась вперёд, это движение усилило давление на его член, и Лайл застонал от наслаждения. Оливия поцеловала его. Поцелуй был долгим и беспощадным, погружая его в жаркую темноту. Он крепко обнял её, и она стала двигаться, скользя верх и вниз и устанавливая ритм.
Это был быстрый и яростный ритм, как будто это снова был первый раз, как будто они ждали вечность, собираясь с силами, словно это их первый и единственный шанс.
Перегрин смотрел на неё, склонившуюся над ним — синие глаза темнее полуночи, волосы образовали огненный нимб вокруг лица.
— Я так люблю тебя, — проговорил он.
Лайл привлёк её к себе, чтобы поцеловать и держать её крепко, в то время как они падали и поднимались вместе, быстрее и сильнее, пока не добрались до пика. Жар чистого наслаждения подхватил их и унёс за собой. А затем, неожиданно, наступила тишина.
Прошло много-много времени.
Оливия соскользнула с него и легла рядом. Лайл лежал на спине, прислушиваясь к тому, как замедляется её дыхание, пока он разглядывает полог кровати.
Она положила руку ему на грудь, он все ещё тяжело дышал. Перегрин не полностью пришёл в себя, но в одном он был совершенно, абсолютно уверен.
Он накрыл её руку своей и снова произнес:
— Я люблю тебя.
Оливия получала наслаждение от каждого его слова. Она позволила им проникнуть в своё сердце, где она собиралась хранить их вместе со своими многочисленными тайнами.
Она упивалась ими в тишине. Толстые стены замка ограждали от внешнего мира и не пропускали звуки наружу. Ей было слышно лишь потрескивание пламени, звуки его голоса, низкого и хриплого, и торопливое биение собственного сердца.
Оливия поднялась на локоть, чтобы посмотреть на Лайла, не снимая другой руки с его груди. Там было тепло, возле надёжного стука его сердца и под его мощной и ловкой рукой.
— Я начала подозревать нечто подобное, — заговорила она.
— Ты должна отвечать мне взаимностью, — убеждённо заявил Перегрин. — Не понимаю, почему тебе меня не любить. Мы просто созданы друг для друга. Это же очевидно.
Оливия глубоко вдохнула и выдохнула.
— Оставайся здесь, — сказала она.
Девушка встала с кровати, схватила свою сорочку и надела её через голову. Лайл уселся. Свет камина обратил его кожу в золото и ласкал бугры мышц. Его серебристые глаза были широко раскрыты в шоке.
— Оливия!
— Я хочу тебе что-то показать, — проговорила она. — Вернусь через минуту.
К тому времени, когда она вернулась со шкатулкой, Лайл был уже на ногах. Он надел халат и шагал из стороны в сторону.
— Извини, — произнесла Оливия. — Бэйли, как обычно, не спит, когда должна бы спать. Она вечно на страже, словно Аргус с его тысячей глаз. Она напялила на меня халат и выругала за то, что я могу простудиться насмерть. Давай вернёмся в постель.
Она поставила шкатулку на кровать и залезла на постель.
— Иди, — позвала она, похлопывая по простыням. — Я хочу показать тебе свои сокровища.
Оливия села, скрестив ноги.
— Я думал, что ты мне их уже показала, — ответил Лайл. Он сел возле неё и поцеловал девушку в висок.
— Не следует выскакивать из постели через две минуты после того, как мужчина признался тебе в любви, — проговорил он. — Разве ты не знаешь?
— Я хотела, чтобы ты увидел, — пояснила она.
Оливия открыла шкатулку и начала вынимать: пачки писем, которые он ей писал, маленький раскрашенный деревянный человечек — его первый подарок, браслет с голубыми камешками, кусочек алебастра… и так далее. Десять лет маленьких сокровищ, которые он присылал ей. И платок с его инициалами, который она украла несколько недель назад.
Девушка поглядела на него, в глазах кололо, и в горле встал ком.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Видишь?
Перегрин медленно кивнул.
— Вижу, — подтвердил он. — Я вижу.
Оливия могла сказать словами, но она могла сказать что угодно и заставить в это поверить. Она знала свои силы. И знала, что он их знает.
В шкатулке хранились её секреты, то, что было на самом деле.
Она позволила ему заглянуть в её сердце, в несказанные слова, настоящие чувства.
Лайл сглотнул. Через мгновение пульсирующей тишины он сказал:
— Ты должна выйти за меня.
Оливия некоторое время глядела на свою тайную коллекцию.
— Думаю, что должна, — согласилась она. — Я хотела повести себя самоотверженно и смело, но у меня не получается.
Перегрин смотрел на неё. Она складывала на место браслеты и письма.
— В самом деле? — спросил он.
— Да, — ответила она. — Я думала, что не выдержу этого, но ты стал расти на мне. Как плесень.
Однако облегчение Перегрин испытывал почти физическое. Он и не подозревал, какая тяжесть давила на него, пока она не исчезла.
— Мы дополняем друг друга, — продолжила Оливия. — Мы любим друг друга. Мы друзья. И в плане постели всё неплохо.
— Неплохо?
— Гораздо лучше, чем первый опыт леди Купер, — Оливия пересказала ему, как дамы описывали свои первые опыты замужества.
Лайл рассмеялся.
— Я превзошёл первого мужа леди Купер, а ещё у меня есть кольцо и всё прочее, — проговорил он.
— Кольцо из сундука, — догадалась Оливия. — Тогда всё решено.
Он обнял её и поцеловал.
— Если мы разбудим двух свидетелей, то можем объявить себя женатыми и станем мужем и женой. И ты сможешь остаться на ночь, — предложил Перегрин. — В Шотландии легко пожениться.
Оливия откинулась назад и погладила его по щеке:
— Очень соблазнительно, но думаю, что мама захочет увидеть, как я выхожу замуж.
— Твоя мама, да. — Он покачал головой. — Я забыл. Родители. Проклятье. Родители, забери их чума.
— У меня есть идея, — сказала она. — Давай возьмём одеяла, проберёмся вниз, стащим немного еды из кладовой и устроим пикник перед большим камином, составляя заговор против твоих родителей.
Полчаса спустяОни сидели, скрестив ноги, перед камином, где Лайл развёл огонь. У них имелись половина краюхи хлеба и отличный сыр, нарезанный Лайлом, и графин с вином, из которого они пили.
— Родители, — повторил он. — Мои чёртовы родители. Я сижу здесь, в самый счастливый момент моей жизни — в один из таких, по крайней мере, и они выползают на сцену словно… словно…
