отправились куда-то на обед так рано. Но он тут же припомнил, что совсем рядом находится дом Реджи Чиверсов и что там в этот вечер собирается компания, которая потом отправится в театр – на Аделаиду Нильссон в «Ромео и Джульетте». Видимо, юноши были из этой компании. Они прошли под фонарем, и он узнал Лоренса Лефертса и молодого Чиверса.
Малодушное желание скрыть от всех появление мадам Оленска возле дома Бофортов мгновенно покинуло его, растворившись в тепле ее рукопожатия.
– Теперь я буду вас видеть – мы будем вместе! – выпалил он, почти не отдавая себе отчета в том, что говорит.
– А-а! – отозвалась она. – Так бабушка вам сказала?
Он глядел на нее, но видел, как, дойдя до угла, Лефертс и Чиверс тактично перешли на другую сторону и поспешно ретировались по Пятой авеню. Подобное проявление мужской солидарности не раз практиковал и он, но сейчас их попустительство было ему противно. Неужто она вообразила, что они смогут жить вот так? А если нет, то что она вообразила?
– Завтра я должен вас увидеть – где-нибудь, где мы можем остаться одни, – сказал он тоном, который собственным его ушам показался почти сердитым.
Секунду поколебавшись, она двинулась к карете.
– Но я буду у бабушки – пока что, – добавила она, словно чувствуя, что ее изменившиеся планы требуют объяснения.
– Где-нибудь, где мы будем одни, – упрямо повторил он.
Она издала смешок, царапнувший его:
– В Нью-Йорке? Но здесь же нет церквей… и мемориалов!
– Есть музей изобразительных искусств – в парке, – пояснил он, заметив ее озадаченность. – В полтретьего. Я буду ждать вас у входа.
Не отвечая, она повернулась и быстро влезла в карету. Когда карета двинулась, она подалась вперед и, как ему показалось в темноте, махнула рукой. Он глядел ей вслед, обуреваемый противоречивыми чувствами. Ему казалось, что говорил он не с любимой женщиной, а с какой-то другой – с женщиной, которой он обязан радостями, уже изрядно потускневшими. Как трудно отринуть от себя этот ненавистный ему пошлый словарь, как мерзко быть его пленником.
«Нет, она придет!» – почти презрительно сказал он себе.
Избегнув многолюдья так называемого «собрания Вулфа», чьи нелепые полотна занимали одно из главных мест в здании, дикарски сочетавшем в себе литой чугун с изразцовыми плитками и известном как музей Метрополитен, они прошли по коридору в зал, где плесневели в никем не нарушаемом одиночестве экспонаты античной коллекции Сеснолы.
Кроме них, в этом унылом укрытии не было ни единой души, и, сев на обрамлявшую радиатор банкетку, они молча уставились на застекленные, черного дерева витрины, где выставлены были фрагменты предметов, найденные при раскопках Трои.
– Странно, – сказала мадам Оленска. – Раньше я ни разу здесь не была.
– Ну вот… Когда-нибудь, думаю, это превратится в замечательный музей.
– Да, – рассеянно подтвердила она.
Встав, она бродила по залу. Арчер, оставшись на банкетке, наблюдал за перемещениями ее легкой фигуры, девически-стройной даже под грузом мехов, глядел, как изящно украшена ее меховая шапочка крылышком цапли и как похожи темные завитки ее волос на висках на расплющенные виноградные гроздья. Как и всегда со дня их первой встречи, он целиком был поглощен разглядыванием этих милых деталей, делавших ее такой особенной и ни на кого не похожей. Потом он встал и подошел к витрине, возле которой стояла она. За стеклом теснились обломки и черепки, предметы домашней утвари, назначение которой теперь уже было трудно понять, фрагменты украшений личные и дома – всевозможные мелочи, – стеклянные, глиняные, выцветшие или потемневшие от времени куски бронзы и прочих материалов.
– Как все-таки жестоко, – сказала она, – что проходит какое-то время и все теряет значение, превращаясь вот в такое! Давно забытые люди ценили эти мелочи, считали их для себя необходимыми, а теперь их разглядывают в лупу и пишут на этикетке: «Назначение не установлено».
– Да, а между тем…
– Ах, между тем!
Она стояла в длинном манто из тюленьего меха, сунув руки в маленькую круглую муфточку, вуаль, прозрачной маской свисая с ее шапочки, краем своим касалась кончика носа, а фиалки, которые он ей преподнес, чуть подрагивали у нее на груди от ее прерывистого дыхания; казалось немыслимым, чтобы столь чистую гармонию цвета и линий мог разрушить неумолимый и глупый закон природы.
– Между тем имеет значение все, что касается вас! – сказал он.
Она бросила на него задумчивый взгляд и направилась к банкетке. Сидя рядом с ней, он ждал, но вдруг из соседних пустых залов раздалось гулкое эхо шагов, напомнившее ему, что времени у них не так много.
– Что вы хотели мне сказать? – спросила она, словно и сама почувствовала угрозу, которую шлет им время.
– Что я хотел вам сказать? – повторил он. – Ну, то, что, мне кажется, будто в Нью-Йорк вы вернулись из страха.
– Из страха?
– Испугавшись, что я приеду в Вашингтон.
Она опустила глаза, разглядывая свою муфточку, и он заметил, что спрятанные там руки неловко и нервно двигаются.
– Так что же?
– Ну… да, – сказала она.
– Значит, и вправду испугались? Значит, вы знали?
– Да, знала…
– Так что же тогда? – допытывался он.
– Ну… тогда… Так ведь лучше, не правда ли? – сказала она, сопровождая вопрос долгим вздохом.
– Лучше?..
– Так мы меньше боли другим причиним. Разве, в конце концов, не этого вы всегда хотели?
– Чтоб вы были здесь, хотите вы сказать, в пределах досягаемости, но недоступной? Чтоб видеться вот так, украдкой? Это противоположно тому, чего я хочу. А о том, чего я хочу, я не так давно вам говорил.
Она замялась:
– И вы все еще думаете, что так – хуже?
– В тысячу раз! – Он помолчал. – Было бы просто вам солгать, но правда состоит в том, что я считаю это омерзительным.
– О, как и я! – вскричала она с глубоким вздохом облегчения.
Он нетерпеливо вскочил:
– Ну, тогда… теперь моя очередь вас спросить, что, по вашему мнению, лучше?
Понурившись, она все сжимала и разжимала спрятанные в муфте руки. Шаги теперь приблизились, и служитель в форменной с кантом фуражке неслышно, подобно призраку в некрополе, пересек зал.
Они, не сговариваясь, одновременно, обратились к витрине напротив, а когда фигура в форме скрылась в проходе между мумий и саркофагов, Арчер повторил:
– Что, вы думаете, было бы лучше?
Не отвечая на вопрос, она пробормотала:
– Я обещала бабушке остаться с ней, потому что так, наверно, я буду в большей безопасности.
– Безопасности от меня?
Не глядя на него, она слегка наклонила голову.
– В безопасности от любви ко мне?
Ее профиль не шевельнулся, но он заметил слезу: выкатившись из глаз, она увлажнила ресницы и повисла на сеточке вуали.
– В безопасности от того, чтоб нанести непоправимый вред. Нельзя допускать, чтоб мы стали как все другие! – с жаром воскликнула она.
– Какие «другие»? Я не притворяюсь, что я иной, чем все прочие. Меня мучают те же желания и пожирают те же страсти!
Она взглянула на него с каким-то ужасом,
