пальцем не пошевельнула, чтобы вернуть себе бабушкино расположение. Следовательно, если планы ее изменились, то причина тут в другом.
Чтобы искать эту причину, не надо было ехать далеко. На пути с парома она сказала ему, что им следует оставаться врозь, но голова ее при этом покоилась на его груди. Он знал, что слова эти были сказаны ею не из расчетливого кокетства; она противоборствовала своей судьбе, как и он – своей, и отчаянно цеплялась за принятое решение: ни в коем случае не предать веру доверившихся им людей. Но за десять дней, протекших со времени ее возвращения в Нью-Йорк, она, возможно, догадалась и по его молчанию, и по тому, что он не делает попыток увидеться с ней, что он продумывает некий решительный шаг, шаг, который отрежет им всякий путь назад. И тут она могла внезапно испугаться, усомнившись в собственных силах, и посчитать за лучшее принять обычный в таких случаях компромисс, пойдя по линии наименьшего сопротивления.
Часом раньше, звоня в дверной звонок миссис Мингот, Арчер воображал, что путь ему предстоит совершенно ясный и определенный. Он намеревался переговорить с мадам Оленска наедине, и если не у нее, то у ее бабушки узнать, в какой день и каким поездом мадам Оленска возвращается в Вашингтон. Он тоже сядет на этот поезд, встретится там с ней, и они вместе поедут в Вашингтон или дальше, куда она захочет. В мечтах он все больше склонялся к Японии. Так или иначе, она сразу поймет, что куда бы она ни поехала, там рядом будет и он. А Мэй он оставит записку, в которой объяснит, что по-другому поступить не может.
Он воображал, что не только собрался с духом для такого отчаянного поступка, но и нетерпеливо этого ожидает, однако, когда он услышал, что обстоятельства изменились, первое, что он почувствовал, было облегчение. И все же теперь, возвращаясь от миссис Мингот домой, он отдавал себе отчет во все нараставшем в нем раздражении той перспективой, которая теперь открывалась перед ним. Ничего неизведанного, непривычного, ничего незнакомого не ожидало его на дороге, которой ему отныне предстояло шагать, но раньше шагал он по ней как свободный человек, обязанный отвечать за свои поступки лишь перед собой и своей совестью, и потому он мог как бы отстраненно участвовать в игре, требующей всяческих хитростей, предосторожностей, уверток и умолчаний, и даже забавляться своей ролью в этой игре. Все вместе это именовалось «защитой женской чести», и лучшие из прочитанных романов, и вечерние беседы старших давным-давно и во всех тонкостях раскрыли ему правила этой игры.
Но теперь игра эта предстала ему в новом свете, а роль его в ней сократилась до ничтожности. Не эту ли игру вела миссис Торли Рашворт со своим любящим и простодушным мужем, а он, Ньюленд, по глупости, тайно за этим наблюдал? Улыбчивая, добродушно-шутливая, вкрадчивая и ловкая, льстивая и осторожная, беспрестанная ложь – вот что это было! Ложь день за днем и ночь за ночью, ложь в каждом прикосновении и каждом взгляде, ложь в каждой ласке и каждой ссоре, ложь в каждом слове и каждом молчании.
Играть эту роль в отношениях с собственным мужем женщине проще и в целом менее подло. Планку верности для женщин общественное мнение, по умолчанию, держит сниженной. Женщина привыкла быть существом подчиненным и потому поднаторела во всяческих рабских умениях. К тому же она всегда может сослаться на настроение, нервы и настоять на своем праве не быть судимой слишком строго. Даже в самых пуритански-суровых сообществах обманутые мужья вызывают лишь смех.
Но над обманутыми женами в маленьком мирке Арчера никто не смеялся, а к мужчинам, продолжавшим после свадьбы волочиться за женщинами, относились с легким презрением. Безумствам юности полагалось отдать дань, но всему своя пора.
Арчер всегда разделял это мнение. Лефертса он искренне считал низким человеком. Но любить Эллен Оленска не означало уподобиться Лефертсу: впервые Арчер был поставлен перед необходимостью защищаться индивидуальностью случая. Эллен Оленска не чета другим женщинам, и он не похож на других мужчин, а значит, и случай их – неповторим.
Да, это так, но через десять минут он поднимется к порогу своего дома, и там будет Мэй, будут привычка, честь, будут приличия и старые устои – все то, во что он и его окружение всегда верили и…
Дойдя до поворота к дому, он вдруг запнулся, а затем зашагал по Пятой авеню.
Перед ним в зимнем сумраке маячил большой неосвещенный дом. Подходя ближе, он думал, как часто видел он этот дом, сияющий огнями, с устланными коврами ступенями под навесом, с каретами в два ряда у обочины. За углом рядом вытянулась черная махина оранжереи с зимним садом, где Мэй его впервые поцеловала. Он вспомнил ее, какой она явилась в освещенной мириадами огней бальной зале – высокая, серебристо-сияющая Диана.
Сейчас дом был темен, как могила, лишь на нижнем этаже горел слабый газовый свет и выше светилось одно окно, чья штора не была опущена. Дойдя до угла, он заметил стоявшую у дверей карету Мэнсон Мингот. Вот посчастливилось бы Силлертону Джексону увидеть это, проходя случайно мимо! Арчер был глубоко тронут рассказом старой Кэтрин об участливом отношении мадам Оленска к миссис Бофорт, оно делало для него праведный гнев Нью-Йорка чем-то внешним, случайным и преходящим. Однако он отлично знал, какую пищу могут дать визиты Эллен Оленска к ее кузине Бофорт клубам и гостиным Нью-Йорка и какую конструкцию там способны возвести на основе этих визитов.
Остановившись, он устремил взгляд вверх, к освещенному окну. Несомненно, женщины беседуют именно в этой комнате. А Бофорт, возможно, ищет сейчас утешение на стороне. Ходили даже слухи, что он покинул Нью-Йорк, уехав с Фанни Ринг, но поведение миссис Бофорт делало подобное известие недостоверным.
Вечерняя Пятая авеню расстилалась перед Арчером почти пустая – казалось, он на ней один. В такой час люди по большей части дома, одеваются к обеду, и втайне он порадовался тому, что появление сейчас Эллен пройдет незамеченным. И едва он так подумал, как открылась дверь и появилась Эллен. За ее спиной светился слабый огонек, как будто кто-то нес свечу, провожая ее вниз по лестнице. Она обернулась, чтобы сказать что-то провожающему, дверь захлопнулась, и она спустилась с крыльца.
– Эллен, – тихо сказал он, когда она ступила на тротуар.
Она, чуть вздрогнув, остановилась, и в этот момент он увидел двух модного вида молодых людей. Покрой верхнего платья и изящно накинутые поверх белых галстуков шелковые кашне изобличали в них людей его круга, и Арчер удивился тому, что столь современные юноши
