— Нет, конечно же, нет.
Широко улыбаясь, Трэвис повел ее назад, в бальный зал, и поднялся вместе с ней на подмостки, где играл оркестр. Музыка стихла. Стихли и разговоры в зале.
— Позвольте ненадолго занять ваше внимание, господа, — обратился к гостям Трэвис. — У меня есть объявление.
Прокатился и умолк последний шепот, и в зале стало тихо. Все внимание было приковано к сцене.
— Счастлив сообщить, что леди Аннабелл дала согласие стать моей женой. Поскольку я безумно ее люблю, я счастливейший человек на земле.
Послышались радостные возгласы.
— И вы все приглашены на свадьбу, — добавила Анна с широкой улыбкой.
Зазвучали поздравления, послышались крики радости. Трэвис сиял и улыбался, пока не наткнулся взглядом на своего лучшего друга. Рис стоял как громом пораженный. И даже на расстоянии Трэвис заметил, что в глазах Элизабет блестели слезы.
В чем дело, он не понял, но всем сердцем надеялся, что друг его признает любовь, которую питает к своей жене, и не повторит совершенную им, Трэвисом, ошибку.
Рис стоял как громом пораженный. Он до сих пор не мог поверить в случившееся. Его лучший друг только что предложил Аннабелл стать его женой и объявил, что любит ее, половине Лондона. Если бы он не видел этого собственными глазами, то никогда бы не поверил.
Почему Трэвис сделал это с такой легкостью, а он никак не может решиться?
Рис размышлял над этим, сидя рядом с Элизабет в карете, по пути домой и потом ночью, после того как они занимались с ней любовью и она уснула, прижавшись к его боку.
Но к нему сон не шел.
Он любил Элизабет. Он любил своего сына. Но почему не может сказать им об этом? Он знал, как много это значит для них обоих, и все же молчал, боясь открыть свое сердце.
Наступил рассвет, а он так и пролежал без сна в смятении чувств и мыслей. Тихо выскользнув из постели, Рис оделся и пошел в конюшню, оседлал гнедую кобылу, на которой ездил к Ван Мееру, и направился в парк.
Его нога все еще болела после драки с Холлоуэем. Но когда он пустил лошадь в легкий галоп, мышцы расслабились, и нога больше не доставляла беспокойства. Он пришпорил лошадь. Резкий ноябрьский ветер бил в лицо, но холода Рис не чувствовал, а скорее — возбуждение. Мысли в голове как будто прояснились.
Всего три маленьких слова, думал он.
«Я люблю тебя…»
Почему же так трудно их произнести?
С другими словами было проще: «Ты мне нужна», «Я хочу тебя». Они не вызывали у него затруднений.
Но и не были такими важными. Они не подвергали риску его сердце. Не подвергали риску само его существование.
Пробивающийся сквозь деревья солнечный светился на поблескивающую в траве утреннюю росу. Он поднял взгляд в небо, и солнечные лучи, казалось, вошли в него, согрели и вселили мужество, которое, переполнив все его существо, вытеснило прежние страхи. Следом пришла решимость.
Повернув кобылу, он поскакал назад к дому, где уже затопили камины и над серой шиферной крышей вились клубы дыма. Передав поводья одному из конюхов, он вошел в дом и увидел Элизабет. Она входила в столовую.
— Доброе утро, — сказала она, но в голосе ее чего-то не хватало.
С тех пор как она призналась, что любит его, и ничего не услышала в ответ, в ее голосе появилась какая-то пустота.
— Пока ты не села, я хочу поговорить с тобой. В моем кабинете, если ты не против.
— Конечно, — кивнула Элизабет.
И Рис направился в кабинет, послав по пути горничную за Джередом.
Спустя несколько минут в кабинет вошли его жена и сын. Элизабет заметно нервничала. У Джереда тоже был настороженный вид, и, войдя в кабинет, он тотчас прижался к юбке матери.
— Что… что-то не так? — спросила Элизабет в тревоге.
Рис заставил себя улыбнуться:
— Похоже, что да. Но это моя вина, а не ваша.
Он продолжал улыбаться, хотя внутри у него все трепетало, а сердце теснило так сильно, что он едва мог дышать.
— Последние дни я много размышлял и пришел к выводу, что плохо с вами обошелся.
— Что… что ты имеешь в виду? С того момента, как мы появились у тебя, ты был великодушным и заботливым.
— Великодушным и заботливым? Надеюсь, что так. Но есть еще кое-что. То, что я чувствую к вам, но о чем не говорил.
Он опустился на колено возле сына.
— Иди сюда, сынок.
Мальчик нерешительно приблизился.
— Я попросил вас прийти сюда, чтобы сказать: я вас очень люблю. Я не говорил этого раньше, но это так. Я горжусь тобой, Джеред. Ты моя радость и мои надежды на будущее, и я люблю тебя больше жизни.
Мальчик поднял на него взгляд. В его темных глазах светились глубокие чувства. Он дотронулся рукой до щеки Риса:
— Я тоже люблю тебя, папа.
У Риса защемило сердце. Он наклонился и поцеловал сына в лоб, потом встал на ноги.
— И я люблю твою маму. — Рис перевел взгляд на Элизабет. Она стояла у огня. В ее глазах блестели слезы. — Она — мое сердце и моя душа. Я любил ее, когда она была еще девочкой, и люблю сейчас.
Из горла Элизабет вырвался какой-то сдавленный звук.
— Рис…
Она направилась к нему через комнату, и он шагнул ей навстречу, чтобы принять в свои объятия.
— Я люблю тебя, Бет. — Он прижался своей щекой к ее щеке. — Люблю твою силу и решимость, люблю как чудесную мать нашего сына. Я любил тебя, когда ты была девочкой, и люблю женщину, какой ты стала.
Она улыбнулась ему сквозь слезы:
— Мой дорогой Рис, я так тебя люблю!..
И тогда он поцеловал ее.
Таким свободным и счастливым он никогда себя не чувствовал.
За его спиной прозвенел смех. Обернувшись, Рис увидел улыбающегося Джереда. Рис подозвал его, поднял на руки, и они стояли втроем, обнявшись.
Поток света хлынул в его сердце. И внутри расцвела радость. Впервые за все время он ощутил, какой полной стала его жизнь.
— Я люблю тебя, Бет, — сказал он, и на этот раз слова не вызвали у него затруднений. — Я так люблю вас обоих. — Рис улыбнулся. — И не могу дождаться, когда отвезу свою прекрасную семью домой.
Три месяца спустя
Элизабет стояла рядом с тетей Агатой в Брайервуде за домом, на вымощенной кирпичом дорожке, ведущей в конюшню. Рис и Джеред готовили лошадей для утренней верховой прогулки.
— Я знала, что из него выйдет хороший отец, — произнесла хрупкая леди. — Думаю, это же качество сделало его прекрасным командиром для солдат.
— Наверное, вы правы.
Рис действительно был замечательный отец и уважаемый командир. И теперь, как это ни удивительно, он стал отличным помещиком и фермером. Арендаторы боготворили его и усердно работали, чтобы заслужить его похвалу. Теперь предстояло вспахать землю и засеять ее ячменем. Ройял рассчитывал на высокий урожай — для пивоварения, которым он занимался, требовалось много ячменя.
