Он выиграл пари у Кранли. Трудно описать словами, как мало это его трогало. И Кранли, и это бессмысленное пари перестали иметь значение, как только он коснулся губ Пенелопы, возможно, чуть раньше. Эта хрупкая девушка, полная идей и планов, была на удивление решительной и откровенной. На протяжении вот уже десяти лет за ним охотились великосветские мамаши со своими пресными лицемерными дочками, и теперь он с уверенностью мог сказать, что мисс Пенелопа Прествик была самой правдивой и открытой девушкой из всех, которых он когда-либо встречал.
Это возбуждало почти физически. Естественно, поначалу это изумляло, но стоило овладеть ситуацией, в чем он преуспел, как изумление уступало место самым приятным ощущениям. Приятные ощущения — слишком общее понятие. Скорее, это бодрило и освежало, как вода из родника. Да. И Пенелопа была этим освежающим источником. Она была невозможной. Невероятной. И неотразимо притягательной.
Из-под его чутких пальцев, скользивших по клавишам, текла меланхоличная мелодия, которая точно, слишком точно отражала его внутреннее состояние. Он понял это по странному выражению лица Кранли.
— По-моему, победа вовсе не радует тебя.
— Не такое уж это знаменательное событие, тебе не кажется? — ответил Айвстон.
— Возможно, ты еще не осознал его значимости.
— Чепуха. Все я прекрасно осознал, — сказал Айвстон, поднимая глаза на брата.
Именно в этот момент Амелия, молодая жена Кранли, вошла в комнату, свежая, как солнечный лучик, в белом муслиновом платье, по подолу которого бежал замысловатый узор голубого цвета. Она улыбнулась мужу, и он ответил тем же. Айвстон вздохнул и позволил грусти воплотиться в звуки.
— Приехала леди Далби. Она непременно хочет тебя видеть, Айвстон, — возвестила Амелия.
— Я не хочу встречаться с леди Далби, — сказал Айвстон.
— Тебе придется, — неожиданно поддержал жену Кранли.
Все знали, что Кранли очень не любил Софию Далби, но не понимали почему. А сам Кранли, даже если у него были на то причины, никогда не говорил о них. Он не желал откровенничать. Только Пенелопа умела честно и открыто излагать свое мнение. Правда, она, не задумываясь, использовала Айвстона, чтобы заинтриговать другого джентльмена. Разве можно простить такое? Нет, конечно. Он не относился к категории мужчин, которыми можно манипулировать. Жаль, что ей не хватило ума это понять.
— Меня нет дома, — упрямо заявил Айвстон, неотрывно наблюдая, как легко его пальцы скользят по клавишам, посылая ввысь грустную мелодию, которая, достигнув купола, билась о его своды, медленно умирая, пока не исчезла совсем.
Он слышал, как шептались Кранли и Амелия, но не обращал на них внимания. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошла София Далби в сопровождении их матери. Трудно выразить словами, каким несчастным почувствовал себя в этот момент Айвстон.
— Айвстон, сейчас же прекрати мучить фортепиано! — голосом, не терпящим возражений, заявила его мать Молли. — Еще одна тоскливая нота, и я прыгну в Темзу.
Айвстон неохотно встал и, вздернув подбородок, посмотрел на мать. Судя по улыбке, играющей на лице леди Далби, пощады ему не будет. Но он и не заслуживал снисхождения.
Все сели. Комнату для музыкальных занятий недавно обновили, обив стены узорчатым шелком восхитительного цвета морской волны. На этом нежном фоне инструменты, позолота на деревянных поверхностях, в основном на верхней части арфы, смотрелись очень гармонично. Присутствующие также прекрасно вписывались в интерьер, не говоря о Софии Далби, которая облагораживала своим присутствием любое помещение.
— Леди Далби, о чем говорят нынче в свете? — спросила Молли, в то время как Понсонби, дворецкий, внимательно наблюдал за слугой, который подавал чай и печенье.
Кранли довольно громко застонал.
— Кранли! — возмутилась Молли, нахмурив брови, в точности как сам Кранли, когда злился. — Пора тебе уже смириться со слухами. Как можно быть в курсе событий, если люди перестанут говорить о них? Я никому не хочу причинить вреда, но я должна знать, что происходит в обществе. Ведь так легко кого-нибудь обидеть по незнанию, только из-за отсутствия нужной информации, ты согласен?
— Согласен, — сказал Кранли и коротко кивнул. — Так недолго и нашего дорогого Айвстона обидеть.
— Не говори глупости. Айвстон у нас тихоня, — с легким раздражением в голосе отмахнулась от него Молли. Она явно хотела сделать сыну комплимент.
— Думаю, Молли, вы еще не в курсе, как недавно отличился Айвстон, — сказала София, стягивая перчатку, чтобы принять чашку чаю из рук Молли. На ее правой руке красовалось массивное кольцо с рубином в окружении мелких жемчужин, которое создавало восхитительный контраст ее белоснежному платью и белым лайковым перчаткам. — Лорд Айвстон выиграл одно крупное пари. Почти каждый в Лондоне поставил пару фунтов. Сейчас все только об этом и говорят. Вы не знали?
— Нет, — ответила Молли, переводя взгляд с Айвстона на Кранли, — впервые слышу об этом.
Молли, которая выросла и воспитывалась в Бостоне, несмотря на хрупкое сложение, отличалась железным характером, и никто не смел ей перечить. Мать шестерых сыновей, один из которых умер в младенчестве, она не терпела нарушений установленного порядка и умела жестоко наказать за это. И наказывала, как считала нужным. Все пятеро сыновей боялись попадаться ей под горячую руку, собственно, как и ее муж, четвертый герцог Хайд.
— Речь идет о небольшом пари, в основном между мной и Кранли, — сказал Айвстон, отмахнувшись от чашки чаю.
— В основном? Не скромничайте, лорд Айвстон, — проворковала София. — Думаю, вам хорошо известно, что из-за этого «небольшого» пари книгу ставок клуба «Уайтс» чуть не изодрали в клочья.
— Вы тоже сделали ставку? — спросил ее Кранли.
София улыбнулась, и ее глаза засияли от удовольствия.
— Я выиграла двадцать шесть фунтов, лорд Кранли. А вы? Сколько вы проиграли?
— Может быть, я выиграл? Вам это не приходило в голову? — ответил Кранли.
— Конечно, приходило. Но, исходя из условий пари и имеющейся у меня информации, вы делали ставку на то, что лорд Айвстон не добьется расположения очаровательной мисс Прествик, а поскольку он добился гораздо большего, я пришла к выводу, что вы проиграли пари. Я права?
Кранли ничего не ответил, лишь злобно сверкнул глазами.
Айвстон пребывал в мрачном молчании.
Ни тот, ни другой не осмеливались взглянуть на мать.
— Кто вам это сказал, София? — спросила Молли.
— Лорд Айвстон собственной персоной. Он открыто признался в этом герцогу Иденхему и мисс Прествик. Я сама была тому свидетелем. Как и леди Ричард. Бедная девушка была потрясена, насколько я могу судить.
