Дженнифер Блейк - Запретные мечты

– Он… он был уверен, что я пойду к тебе…

– Да. И поэтому нанял мне сиделку, которая дала мне снотворное, и стал ждать. Он выбрал самый подходящий момент, потому что я как раз заболела. Ради бога, Сирена, не смотри на меня так!

– Я же могла умереть. Я могла потерять ребенка.

Испанка подбежала к стулу Сирены и бросилась на колени.

– Но ты ведь не умерла, и твой ребенок жив. Не забывай, Сирена, он взял тебя в жены, дал ребенку свое имя. Он сделал тебя хозяйкой своего дома, осыпал драгоценностями, мехами и множеством подарков. Он сделал все, что мог, чтобы заслужить твое прощение. И он очень переживал, когда ему казалось, что ты умираешь, боялся за тебя, он страдал, надеясь на твою любовь. О, Сирена!

За дверью послышались шаги. Когда экономка вошла в комнату с чаем на подносе, Консуэло уже стояла у камина с улыбкой на лице.

– Твой старейшина Гриер, – сказала она с наигранным весельем, – пользуется успехом у некоторых леди с Итон-авеню. Они готовы простить его привычки многоженца за то, что он столь яростно осуждает женщин из квартала «красных фонарей». Я полагаю, они делают ему подарки тайком от мужей.

Изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие, Сирена указала на столик, чтобы экономка поставила туда поднос с чаем, и вновь обернулась к Консуэло.

– Как интересно. Он еще никого не обратил в свою веру?

– Ну, как на это посмотреть! Он поймал одну девушку, которая выходила из салуна, заставил ее встать на колени в самую грязь, а сам принялся молиться, схватив ее за волосы. Говорят, после этого она сошла с ума и ее пришлось запереть в тюрьму, чтобы она ничего с собой не сделала. За ней приехали родственники со Среднего Запада и увезли ее домой.

– Прошу заметить, Консуэло, – сказала Сирена уверенно, – что он вовсе не мой старейшина Гриер.

– Он просто скотина, и все, – бесстрастно заметила Консуэло. – Если дело и дальше пойдет так, его когда-нибудь вымажут дегтем и обваляют в перьях.

– Забавная мысль, – ответила Сирена, взяв в одну руку чайник, в другую – чашку. Миссис Энсон с каменным лицом покинула комнату, закрыв за собой дверь.

Сирена хотела передать чашку Консуэло, но у нее задрожали руки, и она быстро поставила ее на столик.

– Тебе с сахаром или со сливками? – спросила она.

– С сахаром.

Сирена взяла щипцы и бросила в чай два кусочка сахара. На этот раз она передала чашку испанке, не пролив ни капли. Опустив глаза, она налила чаю себе, положила сахар и отпила немного горячей жидкости из фарфоровой китайской чашки.

– Что ты будешь делать? – спросила Консуэло, снова усевшись в кресло.

– Что делать? Ничего. А что мне еще остается?

– Не будь такой жестокой, Сирена. Ты же понимаешь, о чем я говорю. Простишь ты Натана, станешь ему настоящей женой или будешь продолжать в том же духе, и он от тебя ничего не дождется?

– Ты его, наверное, очень любишь, – задумчиво сказала Сирена, глядя на огонь.

– Сейчас речь не обо мне. Пожалуйста, ответь мне.

– Я ничего не знала. Я никак не могу поверить, что он так поступил.

– Это похоже на предательство, я понимаю, но ведь он хотел как лучше.

– А когда он отправил тебя в Манито-Спрингс, чтобы убрать с дороги, он тоже хотел как лучше? А когда он пришел к тебе вчера ночью, он тоже хотел как лучше? Ты так печешься о его счастье, а он о тебе хоть раз подумал?

– Но он любит тебя, хочет жить с тобой.

– Я ничего не могу поделать, Консуэло. Я не отвечаю на его чувства. Мне очень хотелось, чтобы на моем месте оказалась ты. Ведь это ты должна была стать его женой, а не я.

– Однако он попросил стать женой тебя.

– Правда? Я что-то не припоминаю. Я не помню, чтобы согласилась, хотя, наверное, так все и случилось. Иначе просто быть не могло.

– Но неужели ты не можешь хотя бы сделать вид ради сострадания к нему? – в отчаянии спросила Консуэло, невольно сжав кулаки.

– По-твоему, этого достаточно? Ты думаешь, Натана удовлетворит одна только жалость?

– Черт тебя подери, Сирена! У тебя что, совсем нет сердца?

– Есть, Консуэло, есть! Но оно принадлежит другому человеку! – воскликнула Сирена со слезами на глазах.

Консуэло рухнула в кресло. Ее лицо сделалось бледным как мел.

– Боже, – проговорила она, – как же я раньше не догадалась?

Сирена отвернулась, почувствовав, как к горлу подкатился комок. Допив полуостывший чай, она подняла голову. Консуэло поставила чашку на поднос и поднялась. Повесила сумочку на плечо и теперь натягивала перчатки, которые сняла, перед тем как сесть за столик.

– Ты что, уходишь?

– Мне пора идти, – тихо ответила Консуэло, – прости меня, если я вела себя бестактно. Я не хотела тебя обижать. Я только…

– Я понимаю, – коротко проговорила Сирена. Консуэло кивнула, а потом, на мгновение замявшись, сказала:

– Натан говорил, что звал тебя с собой в Денвер и Нью-Йорк, но ты отказалась. Ты не будешь возражать, если я поеду вместо тебя, если он, конечно, захочет взять меня с собой?

– Тебе не кажется странным просить об этом жену? – Сирена улыбнулась.

– Кажется, но мы с тобой вообще странные, – тоже с улыбкой ответила Консуэло.

– Да, ты, наверное, права. Нет, Консуэло, я не буду возражать. И… удачи тебе.

– Спасибо, Сирена.

Консуэло направилась к выходу, в ее движениях чувствовалась редкостная грация. Взявшись за дверную ручку, она обернулась.

– После того, что ты мне сказала, думаю, тебе не помешает прочитать это письмо. И поразмысли хорошенько, прежде чем ответить на него.

– А ты знаешь, что там написано? – спросила Сирена, взяв конверт.

– Вард ничего мне не сказал, если ты это имеешь в виду. Но если ты заметила, оно не очень хорошо запечатано, а я страшно любопытная женщина, особенно когда на карту поставлено так много.

Сирена уперлась взглядом в ноги Консуэло, и та продолжала:

– Не провожай меня, я найду дорогу.

Поцеловав Сирену на прощание, испанка ушла. Поставив чашку на стол, Сирена долго вертела конверт в руках. Сейчас она была слишком взволнована, чтобы распечатать его. Что Вард мог сказать ей и что она могла сказать ему? Между ними все кончено. И она не видела смысла в том, чтобы переживать из-за него еще раз.

Сирена подошла к камину, собравшись бросить конверт в огонь. В эту минуту она вспомнила их последнюю встречу. Что он тогда сказал? Ах да. «Я предпочитаю более осязаемое вознаграждение…»

Вновь рухнув на стул, она разорвала конверт и выдернула сложенный пополам листок бумаги. Комната уже погрузилась в полумрак. Она поднесла листок к огню, чтобы разобрать неровный почерк. Вместо приветствия наверху листка стояло ее имя. Записка оказалась совсем короткой: