— Дорогая Филиппа, — прошептал он, — горе от разлуки с вами было слишком велико, будьте уверены, я вас никогда не забуду; я не мог прощаться с вами на глазах у ваших родителей, иначе я бы непременно совершил какую-нибудь глупость. Мы обязательно увидимся, моя прелесть.
Адриан усмехнулся про себя; Флорис был прав: он всегда был готов совершить какую-нибудь глупость. Затем он привлек к себе Генриетту и зашептал:
— Ждите меня, дорогая, я вернусь, дабы похитить то, что не смог украсть в этот раз из-за обильных винных запасов вашего отца; в сердце своем я увожу ваш пленительный образ.
Несколько минут были слышны всхлипывания, вздохи, клятвы и поцелуи. Затем экипаж с дочерьми воеводы развернулся и поехал в обратную сторону, увозя обеих сестер, раскрасневшихся и счастливых. Флорис и Адриан, удивленные и даже несколько обиженные тем, что красавицы легко выпустили из своих коготков «добычу», не могли понять, обрадовал ли их отъезд девушек или, наоборот, огорчил. Так, Флорис, которому ночью казалось, что он безумно влюблен в Филиппу, сначала был недоволен ее скоропалительным приездом, но после отъезда почувствовал себя разочарованным.
— Черт побери, как все это сложно! — размышлял он, поднимаясь в карету.
Маркиз, издали наблюдавший за этой сценой, потирал руки.
— Тысячу благодарностей, Тротти, — со смехом сказал Адриан, — без вас мы бы просто пропали.
Флорис вздохнул; несколько минут его терзала мысль, что его брат — бессердечное существо, и он уже приготовился лелеять свою утраченную любовь, как внезапно Жорж-Альбер принялся вопить от радости, отчаянно жестикулируя и стараясь привлечь к себе всеобщее внимание. Флорису было шестнадцать. Его жажда все изведать в этой жизни была поистине неуемна, кровь бурлила в венах, но он еще не умел отличить желания любить от истинной любви. Его молодость служила тому извинением. Он наклонился к окошку. Карета съезжала к берегу, и через несколько секунд он уже забыл о бедняжке Филиппе.
— Господину чрезвычайному послу лучше было бы выйти из кареты, иначе он рискует удариться, — крикнул Клеман со своего кучерского места.
— Вот видишь, мой храбрый Клеман, — удовлетворенно ответил маркиз, высовываясь из окошка, — когда захочешь, ты вполне можешь нормально объясняться; однако мы останемся сидеть. Не выпрягай лошадей, вместе с ними мы будем выглядеть более величественно, когда доберемся до берега.
— Эх, черт, вот незадача, это будет нелегко. А ну, пошли, — гаркнул Клеман на коней, вздыбившихся от резкого порыва ветра.
Метель усилилась, волны реки беспокойно заметались. Шестерка лошадей, запряженных в парадную карсту, фыркала, всходя на паром, взбрыкивала, испуганная шумом воды, металась в разные стороны, напуганная резкими порывами ледяного ветра, обжигавшего глаза и ноздри. Французские солдаты, ведущие коней, закутали им головы попонами и, подхватив под уздцы, потащили вперед, в то время как слуги толкали карету сзади.
— Эй! Давай! Еще! Пошел!
Флорису показалось, что они опять застряли в грязи, но он ошибся: скрипя и раскачиваясь, сопровождаемая криками и ругательствами, тяжелая карета вкатилась на паром, соединенный с противоположным берегом толстым канатом, и русские матросы с помощью огромных весел стали выгребать против течения.
Вновь раздались залпы из мушкетов, приветствовавшие карету посла. Мужики кланялись: «Счастья вам и процветания, ваши милости. Добро пожаловать на землю нашей святой матушки Руси». От волнения Флорис и Адриан закрыли глаза. Русские слова убаюкивали их. Они вновь возвращались в детство. Этот простой русский мужик был все такой же, по-прежнему называл «матушкой» свою страну и обращался к господам с почтением и одновременно фамильярно.
«Господи, как же я люблю Россию», — подумал Флорис, не подозревая, чья благородная кровь течет в его жилах. Но оба молодых человека улыбались матросам с таким видом, словно ни слова не понимали из их разговора, а Тротти, в действительности не понимавший ни слова по-русски, добродушно-покровительственным тоном произнес:
— Отлично, отлично, друзья мои, вперед!
О, его манера говорить дорогого стоила! Матросы оттолкнули паром от берега, и тот медленно закачался на волнах. Русские гулко ухнули, запели старинную песню, услышав которую Флорис вздрогнул.
«Душа принадлежит Богу, спина господину, голова царю».
Маркиз взял зеркало и принялся поправлять парик, укреплять треуголку и расправлять жабо. Но тут снаружи донеслись крики:
— Куда смотришь, дурак, не видишь, какое бревно плывет навстречу? — кричал какой-то мужик матросу, стоявшему на носу и управлявшему рулевым веслом. Матрос попытался направить паром в сторону, но именно в этом месте течение было особенно сильно; внезапно оно увлекло паром за собой, и огромный ствол дерева ударил плот в бок. От неожиданного толчка Тротти уронил зеркало:
— Боже правый, эти увальни сейчас нас опрокинут! — Больше он не успел ничего сказать. Раздался глухой звук, более всего напоминающий выстрел. Канат, соединявший паром с берегом, не выдержав маневров тяжелой махины, лопнул. Лошади с громким ржанием встали на дыбы.
«Господи помилуй!» — закричали матросы, потерявшие власть над плотом. Охваченный паникой Жорж-Альбер вскочил на голову маркиза, вцепился когтями в его парик, сорвал его и вместе со своей нечаянной добычей бросился на шею к хозяину; про себя он проклинал все реки и паромы на свете, а еще больше эти дурацкие путешествия. Флорис и Адриан хотели выскочить из кареты, чтобы помочь людям успокоить лошадей, но не успели. Все произошло в считанные доли секунды. Огромный черный конь в первой упряжке ухитрился скинуть с головы попону, и, увидев бурлящую реку, буквально обезумел. Яростно укусив державшего его под уздцы солдата, он взвился на дыбы и бешено рванул упряжку, сметая все на своем пути. Ошалелые лошади ринулись за ним, круша копытами позолоченные бортовые заграждения.
Тротти невозмутимо произнес:
— Какая жалость, что я не умею плавать.
Флорис и Адриан прокричали ему что-то, но он не расслышал, хотя про себя решил, и справедливо, что это были слова утешения; внезапно потерявший равновесие паром перевернулся и увлек карету в черные волны Даугавы. На берегу раздался вопль ужаса. Генерал Бисмарк, затянутый в роскошный парадный мундир, весь увешанный орденами, от неожиданности уронил монокль. Представив себе, какие последствия повлечет за собой гибель посла Франции в мутных водах реки, он принялся выкрикивать приказ за приказом:
— Берите лодки, забудьте про мужиков, выловите мне тех, кто сидит в карете, иначе каждый получит по сто ударов кнутом!
