Она рассмеялась, услышав собственные слова.
Бенедикт тоже засмеялся.
— Ну так что? Что бы ты сделала?
— Я бы выбросила свой кружевной чепец.
— Это естественно. — Бенедикт слегка усмехнулся. — Ну давай, Кальпурния. Ты можешь быть гораздо более изобретательной. Выбери три вещи, которые сможешь делать у себя дома. Без всяких последствий.
Калли улыбнулась и, втягиваясь в игру, удобнее устроилась в своем кресле.
— Я научилась бы фехтовать.
— Принимается, — ободрил он сестру. — Что еще?
— Я постаралась бы побывать на дуэли!
— Уж если идти, то до конца. Может, попробуешь использовать новообретенные навыки, — небрежно заметил Бенедикт.
Калли наморщила носик.
— Не думаю, что хотела бы причинить кому-то вред.
— Ага, — произнес он, теперь уже совершенно серьезно, — итак, мы очертили границы, которые ты не хотела бы переступать.
— Похоже, одну из них. Но, думаю, мне бы понравилось стрелять из пистолета. Просто, не в человека.
— Многие действительно находят в этом удовольствие, — признал брат. — Что еще?
Она подняла глаза к потолку, раздумывая.
— Научиться ездить верхом по-мужски.
— В самом деле?
Она кивнула:
— Правда. Дамское седло — это как-то слишком по-женски.
Он рассмеялся ее пренебрежению.
— Я бы... — Калли внезапно умолкла, когда у нее в голове промелькнула другая мысль. Поцеловать кого-нибудь. Но она, конечно же, не могла сказать об этом своему брату. — Я бы делала все то, что для мужчин является само собой разумеющимся. Более того, — произнесла она, — я бы играла! В мужском клубе!
— О нет! И как бы тебе это удалось?
На мгновение она задумалась.
— Полагаю, мне пришлось бы переодеться мужчиной.
Бенедикт с улыбкой покачал головой.
— А, матушкино увлечение Шекспиром в конце концов сказалось и на нас. — Калли хихикнула, а брат продолжил: — Думаю, здесь я бы подвел итог. Графы Аллендейл могли бы потерять привилегии в «Уайтсе», если бы ты предприняла столь кощунственную попытку.
— К счастью для тебя, я не собираюсь проникать в этот клуб. Равно как и делать все остальное.
Не прозвучало ли разочарование в ее голосе?
Вновь воцарилось молчание, брат и сестра погрузились в свои мысли, потом Бенедикт медленно поднес бокал к губам, собираясь допить виски, но, не донеся его до рта, задержал руку и чуть приподнял бокал, глядя на Калли. Секунду она смотрела на янтарную жидкость, понимая, что предложение Бенедикта означает гораздо большее, чем капля виски на дне его стакана.
Наконец она покачала головой, и момент был упущен. Бенедикт осушил бокал и заговорил вновь.
— Мне жаль, сестренка, — произнес он, поднимаясь со стула. — Я рад был бы услышать, что ты решилась на пару подобных шагов.
Эта реплика, хотя и была произнесена небрежным тоном, больно отдалась в ушах Калли. Брат поднялся, собираясь уходить, но, остановившись у двери, обернулся:
— Ты думаешь, я останусь в безопасности, если покину эту комнату? Или лучше отсидеться здесь до самой свадьбы?
Она рассеянно покачала головой и ответила:
— Думаю, ты в безопасности. Отправляйся спокойно.
— Ты идешь со мной?
— Нет, спасибо. Я, пожалуй, останусь здесь и помечтаю о жизни, полной приключений.
Бенедикт улыбнулся сестре.
— Замечательно. Дай мне знать, если надумаешь завтра отплыть на Восток.
Калли ответила ему улыбкой.
— Ты узнаешь об этом первым.
Бенедикт вышел, оставив сестру погруженной в собственные мысли.
Так она сидела довольно долго, прислушиваясь к тому, как уезжают гости, как слуги убирают столовую, где проходил ужин, как семейство удаляется ко сну и постепенно затихает дом. Все это время Калли вновь и вновь прокручивала в голове последние минуты разговора с Бенедиктом. А что, если?.. Что, если она осмелится прожить другую жизнь, а не ту до скуки положительную пародию, которую проживает сейчас? Что, если она сделает все то, о чем они говорили с братом? Что удерживает ее от этого решительного шага?
Ей двадцать восемь лет, никто особенно о ней и не думает. В течение многих лет — всех тех лет, когда так важно было сохранить незапятнанное имя, — ее репутация была безупречной. Нет, в любом случае она не собирается заходить слишком далеко и рисковать добрым именем своей семьи. Она не собирается делать ничего такого, чего не мог бы позволить себе любой достойный представитель общества. Если это могут мужчины, почему она не может себе этого позволить?
Калли подняла руки и вынула шпильки, поддерживавшие ее кружевной чепец. Избавившись от них, она стянула чепец с головы, при этом высвободив несколько длинных локонов, подержала его в руках, повертела, рассматривая со всех сторон и обдумывая свой следующий шаг. Когда она превратилась в женщину, которая носит кружевной чепец? Когда простилась с надеждой на внимание к себе и успех? Когда стала тем человеком, которого заставляет прятаться даже бесцеремонность собственной тетки?
Калли встала, не слишком твердо держась на ногах, и медленно подошла к камину, сминая чепчик в руках. Разговор с Бенедиктом и изрядная порция отличного шерри превратились в головокружительную смесь, которая, казалось, разбудила ранее дремавшие в Калли силы. Она не отрываясь смотрела на тлеющие угли: легкие оранжево-красные сполохи завораживали.
Не медля, она бросила кружевной чепец в камин. Некоторое время ничего не происходило: комок ткани просто лежал в камине, и его девственная белизна резко контрастировала с горячим почерневшим деревом. Калли уже хотела было вытащить наверняка безнадежно испорченный головной убор, как его охватили яркие языки пламени.
Она охнула и машинально отшатнулась, не отводя глаз от горящего кружева. Затем неожиданно для самой себя залилась нервным смехом. Она ощущала себя одновременно ужасно и восхитительно — словно теперь могла делать все, о чем когда-либо мечтала.
Развернувшись, Калли решительно пересекла комнату и подошла к столу графа. Она зажгла свечу, открыла верхний ящик и достала чистый лист бумаги. Некоторое время она смотрела на белое нетронутое пространство листа, потом упрямо мотнула головой и, открыв серебряную чернильницу, стоявшую рядом, потянулась за пером.
Окунув тщательно заостренный кончик в чернила, Калли задумалась, а затем написала твердым уверенным почерком: «Поцеловать кого-нибудь».
Написанного ей показалось недостаточно. Слегка прикусив нижнюю губу, она быстрым росчерком добавила одно слово: «Поцеловать кого-нибудь — страстно».
Следующие пункты дались ей легко, поскольку они явились прямым следствием ее разговора с Бенедиктом.
«Курить сигары и пить виски.
Ездить верхом в мужском седле.
Фехтовать.
Присутствовать на дуэли.
Стрелять из пистолета.
Играть в карты (в мужском клубе)».
Она уже собралась было ограничиться теми семью пунктами, которые так быстро пришли ей на ум. Несмотря на то что список возник в результате внезапного полета фантазии, Калли знала, что он отражает нечто большее. Это был шанс наконец быть честной с самой собой. Записать то, что ей так отчаянно хотелось испытать. То, в чем она не признавалась никому — даже себе. Тяжело вздохнув, она еще раз пробежала глазами список, понимая, что следующий пункт записать ей будет особенно трудно.
«Танцевать на балу каждый танец».
Она обожала танцевать. Всегда любила. Еще будучи ребенком, она имела обыкновение тайком сбегать из своей спальни и наблюдать за балами, которые давали ее родители. Там, высоко над бальным залом, она кружилась и кружилась под музыку, воображая, что на ней не ночная рубашка, а красивое шелковое платье, такое же, как на дамах, которые кружились в танце внизу. Именно танцев так ждала Калли, когда пришло время ее первого сезона. Однако по мере того как она становилась старше, приглашения следовали все реже и реже. Теперь она уже и не помнила, когда танцевала в последний раз.
